Хаджи-Керим. Допустим, господин поэт, что каждому из нас свойствен недостаток, мешающий использовать свое ремесло. Но почему же ты не имеешь всех благ от своего ремесла? Если сыт зимой — голоден весной, а если сыт весной голоден зимой. Если верить тебе, так твой талант — складывать стихи — должен был стать для тебя самым лучшим эликсиром.

Хаджи-Нури. Верно. И в самом деле мой талант — эликсир. Но как вы сами говорите, когда есть эликсир, нужен еще какой-нибудь металл, чтобы он мог подвергнуться воздействию эликсира. Так и для моего таланта нужны люди со вкусом, с умом и понятием, которые могли бы оценить мои стихи. Но, к несчастью, у моих сограждан, то есть у вас, нет ни ума, ни чутья, ни способностей. Какая же может быть польза от моего таланта, кому нужны мои стихи в такой среде?

Хаджи-Керим. Какая дерзость! Что за глупости он болтает? Кто тебя звал в наше общество? Подумаешь, какой учитель объявился! И когда это он стал таким философом? Ступай отсюда, нам не нужны твои поучения.

Все вместе. Ступай, ступай, обойдемся без твоих наставлений!

Хаджи-Нури (поспешно сует стихи за пазуху). Ухожу, видно, горька вам правда! (Уходит.)

Хаджи-Керим (обращаясь к присутствующим). Господа, что решили — то решили. К началу будущей недели деньги должны быть у нас, отправимся к Молла-Ибрагим-Халилу в Хачмазские горы.

Все вместе. Да, да, решено!

Происходит в Хачмазских горах. На склоне горы, поросшем пестрыми, душистыми цветами и травами, разбиты на расстоянии пятидесяти шагов друг от друга два шатра. Пониже их, под дощатым навесом, поставлена большая плавильная печь с мехами. Возле печи сложены в кучу куски меди, которые должны быть расплавлены и превращены в серебро. Вблизи одного из шатров находится еще один небольшой деревянный навес. Вдали видны высокие снежные горы. Впереди ущелье, по которому протекает небольшой ручей. Легкий ветер шевелит ветви столетних дубов и буков, растущих по обеим сторонам ущелья; птицы порхают с ветки на ветку, оглашая ущелье пением. Напротив лужайки пробивается из скалы родник, с тихим журчанием он стекает в ущелье. К востоку от лужайки простирается насколько может охватить глаз степь. В одном шатре живет Молла-Ибрагим-Халил, алхимик, в другом — его ученик Молла-Хамид. Под маленьким навесом расположился со своим скарбом дервиш Аббас, слуга алхимика. Вот уже два часа, как рассвело. Над туманом, медленно поднимающимся из ущелья, сияет солнце. Из своей палатки выходит Молла-Ибрагим-Халил, алхимик, и, повернувшись к палатке Молла-Хамида, зовет его. Молла-Хамид показывается из палатки, подходит к алхимику и почтительно останавливается перед ним.

Молла-Ибрагим-Халил. Молла-Хамид, Шейх-Салах пишет, что люди из Нухи приедут сегодня к вечеру.

Молла-Хамид. Да, господин, даже раньше.

Молла-Ибрагим-Халил. Молла-Хамид, когда они приедут, прими их почтительно, усади в палатке, расспроси, зачем они приехали. Скажут, что приехали с деньгами — купить серебро, ты им ответь, что, мол, учитель отдал все серебро прежних выплавок акулисским армянам, и все наличное серебро тоже им продал. А чтобы изготовить эликсир для следующей выплавки, нужен целый месяц. Напрасно, мол, побеспокоили себя приездом. Учитель ни денег у них не возьмет, ни серебра им не может отпустить. А если они захотят меня видеть, скажи, что учитель уединился на три дня, молится. И эти три дня он не может ни видеться, ни разговаривать с кем бы то ни было.

Молла-Хамид. Почему вы так изволите говорить, господин? Если я так скажу, они возьмут да уедут с деньгами обратно!

Молла-Ибрагим-Халил. Ну и глуп же ты! Будешь меня учить! Будто я не знаю, что за народ нухинцы! Хоть убей их — не уедут отсюда, пока меня не повидают и денег не отдадут. Как я сказал, так и делай! (Уходит в свою палатку.)

Молла-Хамид (вслед ему). Слушаю, господин!

После этого разговора за два часа до захода солнца появляются нухинцы. Молла-Хамид выходит из своей палатки им навстречу.

Нухинцы (Молла-Хамиду). Салам-алейкум!

Молла-Хамид. Алейкум-салам! Добро пожаловать, рад вас видеть! Пожалуйте в палатку, посидите, отдохните!

Нухинцы. Мы жаждали повидаться с вами. Как изволите поживать? Как ваше самочувствие?

Молла-Хамид. Слава аллаху, можно ли чувствовать себя плохо в таком живописном месте, в горах? А особенно на службе у такого достойного человека, как Молла-Ибрагим-Халил!

Нухинцы. Таких живописных мест, конечно, можно найти немало, но где найдешь такого достойного человека, как Молла-Ибрагим-Халил? Скажите, можем ли мы сегодня удостоиться чести лицезреть его милость?

Молла-Хамид. Мой учитель уединился на три дня, он занят молитвой. В эти дни он не может общаться с людьми, разговаривать с ними, даже выходить куда-нибудь. Его можно будет увидеть только через три дня. Но скажите, пожалуйста, что заставило вас причинить себе беспокойство? Только ли желание лицезреть его милость или у вас какая-нибудь иная цель?

Нухинцы. Первое и главное наше желание-это лицезреть его милость. Во-вторых, каждый из нас принес для его особы ничтожный подарок, если только он изволит его принять и пролить на нас свое сияние.

Молла-Хамид. Понимаю. Очевидно, вы привезли деньги и желаете получить серебро. Но дело в том, что его милость, Молла-Ибрагим-Халил, не примет от вас денег, потому что все серебро прошлых плавок и последней плавки он отдал целиком акурисским армянам — обменял его на половинный вес чеканной монеты. А эликсир для следующей плавки будет готов только через месяц. Поэтому его милость не может принять деньги и отпустить вам серебро. И то сказать, покупателей так много, что серебро каждой плавки оплачивается за месяц и за два месяца вперед.

Нухинцы. Наша преданность его милости Молла-Ибрагим-Халилу не идет ни в какое сравнение с преданностью других людей. Мы очень хотели бы лично повидаться с ним.

Молла-Хамид. В таком случае вам придется подождать три дня, пока его милость кончит свои молитвы. Эти три дня вы будете моими дорогими гостями.

Нухинцы. Очень хорошо, прекрасно!

В этот момент выходит из своего шалаша дервиш Аббас, смуглый, высокого роста мужчина, лет тридцати, с длинными, до плеч, волосами, подстриженной бородой и густыми усами; на голове у него корона, на плечах тигровая шкура; в руке кривой рог, под мышкой большой красный петух. С пронзительным криком: «Я-ху, я-хагг!» он отходит за палатки, и, выбрав удобное место, вонзает в землю кол, трижды громко трубит в свой рог, так, что звук разносится по горам, и привязывает петуха к колу. Затем приятным голосом произносит, нараспев, три двустишия Саади:

Потом дервиш снова трижды трубит в рог, расстилает на траве, в десяти шагах от петуха, тигровую шкуру, опять выкрикивает громко и пронзительно: «Я-ху я-хагг!» — и садится на шкуру, обняв колени. Нухинцы, потрясенные выкриками дервиша и звуками рога, выскакивают из палатки и с беспокойством, пока не умолкает эхо в горах, следят за этой сценой, которая их поражает и наводит на них ужас. Удивленные всем виденным, они обращаются к Молла-Хамиду.