Какая же это страна?
Та, где власть в руках сионистов.
- То, что я сейчас скажу, на первый взгляд может показаться чудовищным, но Израиль раздирают, да, да, именно раздирают и ранят дикие противоречия самого острого "еврейского вопроса". Я убедилась в этом еще до войны 1967 года, когда переехала из Голландии в Израиль.
Моей собеседнице сейчас тридцать один год, хотя выглядит она гораздо старше - глаза тусклые, потухшие. Восемнадцатилетней девушкой, со всем пылом юности впитав в себя сионистские убеждения, она однажды резко выступила на собрании молодых сионистов одной из еврейских общин Амстердама:
- Мы все твердим и твердим: надо жить на родине отцов, надо возродить и укрепить страну предков, надо все силы отдать священной земле Израиля! Все слова, слова. Когда же начнутся дела? Как же мы сагитируем других, когда сами остаемся в Голландии! Я решила показать пример: уезжаю в Израиль!
Послышались дружные рукоплескания.
- Кто со мной?
А вот этот вопрос встретили томительным и гнетущим молчанием. Даже юноша, которому незадолго до того был отдан первый в жизни поцелуй, юноша, слывший самым красноречивым оратором общины и еще вчера под звездами уверявший девушку, что не мыслит своей жизни без нее, даже этот юноша, несколько минут тому назад казавшийся ей самым близким и дорогим человеком на свете, молчаливо смотрел отрешенным взглядом куда-то в сторону.
А после собрания остывший поклонник пытался образумить девушку:
- Ты привыкла к благам цивилизации. Ты не выдержишь жизнь в палатках.
В ответ он услышал:
- Теперь-то я уж обязательно поеду. И в значительной степени назло тебе!
Девушке устроили торжественные проводы. Родители подруг, втайне косясь на нее, задарили девушку подарками. Богатый коммерсант, в текстильной фирме которого служил ее отец, пообещал ей периодически присылать в Израиль денежное вспомоществование.
Она поселилась в Иерусалиме и, хотя по своему образованию и склонностям могла рассчитывать на более высокооплачиваемую работу, сразу же согласилась пойти медицинской сестрой в инфекционное отделение госпиталя. Ее обнадеживали радужными перспективами: ведь она принадлежит к уважаемой прослойке ашкенази - выходцам из Европы. А ее дети будут уже совсем привилегированными израильтянами - сабрами: они ведь родятся в Израиле. И девушка...
Почему я не называю ее по имени и фамилии?
Не могу. Дал ей слово. Впрочем, не уверен, что при нашем знакомстве девушка не назвала вымышленное имя, настолько боится сейчас сионистов. Бежавшая обратно в Голландию из "страны предков", она причислена амстердамскими сионистами к ренегатам и находится под их неослабным подозрением. Владелец фирмы, где она работает, и без того намерен избавиться от нее, посмевшей разочароваться в сионизме, да еще и в самом Израиле. Вот почему она согласилась встретиться со мной только в Гаагеблаго не так уж далеко от Амстердама.
И не в отеле, не у своих родственников, а на глухой улочке близ памятника Свелинку - известному композитору XVI-XVII веков. В тот апрельский полдень дул холодный зимний ветер, вперемешку с дождевыми каплями падали неправдоподобно продолговатые снежные хлопья, но я не решился предложить своей собеседнице укрыться в кафе: там бы у нас разговора совсем не получилось.
Моя новая знакомая проявила себя в Израиле усердной, как она о себе говорит, экзальтированной сионисткой. Закрывала глаза на бытовые невзгоды, на очень многое, что ей не нравилось в Израиле, - уж очень оно расходилось с ее пониманием человечности и гуманизма.
Главное, ей удалось необратимо вырвать из своего сердца молодого амстердамского, как она говорит, сиониста "на словах". Воспоминания о его велеречивых призывах посвятить жизнь "земле предков" вызывали в ней горький смех, ибо она уже знала, что пылкий проповедник счастья на "родине отцов" благополучно поступил на юридический факультет Амстердамского университета.
К девушке в Иерусалиме пришла настоящая любовь. Действительно взаимная. Девушка всем сердцем чувствовала, что смуглый работящий юноша, неизменно встречающий любую неприятность ослепительной улыбкой, в ней души не чает. Но...
КАК РАСТОПТАЛИ ЛЮБОВЬ
Нет, нет, он не обманул девушку. Не оказался краснобаем и пустозвоном. Не отказался разделить с ней тяготы жизни в неблагоустроенной тогда еврейской части Иерусалима.
Почему же новые друзья девушки, пожилые и молодые, назойливо уговаривали ее навсегда забыть о существовании полюбившегося ей юноши? Почему вдруг ею так заинтересовались профессиональные и добровольные свахи, оглушившие скромную медсестру ворохом блестящих кандидатур в мужья? Почему из Голландии посыпались письма от амстердамских друзей и родных: он недостоин тебя, забудь его, не калечь себе жизнь! Почему амстердамский коммерсант, у которого служил отец, прекратил присылку денежного пособия?
Ответ - для страны, где власть в руках сионистов, - предельно простой: улыбчивый, прямодушный парень был сефардом, семитом "третьего сорта", выходцем из Марокко. В Америке его называли бы "черным", в Израиле его назвали "грязным". И брак такого еврея с девушкой-ашкенази считается в Израиле смешанным. А ведь еще гитлеровские "генетики" настойчиво доказывали, что при смешанном браке ребенок наследует только недостатки обеих рас!
Сделаю небольшое отступление и замечу, что иногда "грязный" марокканский еврей неожиданно для него возводится в высокий ранг "чистокровного" семита. Это бывает в тех случаях, когда религиозные инстанции Израиля пытаются предотвратить брак марокканца с еще более "нечистой" еврейкой. Такую метаморфозу испытал на себе Ханои Тургеман, вывезенный среди тысяч подростков в Израиль из марокканского города Касабланки. Три военизированных лагеря. Мучительное существование в необжитой пустыне Негев, где жилье переселенцев окружали шакалы. Бродяжничество, безработица, служба в "усмирявшей" арабов воинской части. Изнурительная работа в типографии - она принадлежала ярому сионисту Арону Прессу, виртуозно выжимавшему все соки из своих рабочих... "Лишь один раз за все эти годы мне, казалось, блеснул светлый луч счастья, надежды, - рассказал Ханон Тургеман журналистам. - В городке Петах-Тиква я познакомился с девушкой, которая пришлась по сердцу. Мы решили соединить свои судьбы, вместе идти по жизни. И тут выяснилась дикая вещь. Главный раввин города господин Кац вызвал меня к себе. "Ваша избранница не чистокровная еврейка, ее мать принадлежит к другой национальности. Наш закон запрещает смешанные браки". Мы с невестой были потрясены до глубины души. Пытались добиться справедливости в высших инстанциях. Все напрасно. Мы решили пойти наперекор этому расистскому закону. Но раввины не дремали. Нам объявили, что наш ребенок будет считаться "незаконнорожденным".
Возвращаюсь к моей собеседнице. Она не сдавалась, хотя друзья, более сведущие в израильских порядках, отговаривали ее от дальнейшей борьбы: "Ты никак не хочешь понять, что у нас иудаизм государственная религия и бороться с ее канонами бесполезно". Но девушка продолжала метаться из одной организации в другую. Просила, умоляла, требовала. А сотруднику министерства религии, знавшему в юности ее отца, недвусмысленно выложила:
- Подумайте, дядя Зельман, мне не только не хотят помочь, но еще доказывают, что сефардов следует селить в отдельных районах, что по своему низкому культурному уровню они полудикари и не могут ужиться с сабрами и ашкенази. Мне хотят внушить, что я совершила преступление, полюбив "нестопроцентного" еврея. От таких разговоров отдает нацистскими законами о "чистоте расы"! Такие взгляды - это же чуть ли не желание воскресить в Израиле гетто и страшную традицию черты оседлости!
И дядя Зельман пришел в негодование... оттого, что девушка так резко критикует обычаи и взгляды самых чистокровных и избранных израильтян. Он указал несчастной влюбленной на дверь. Ее, правда, поддержали две девушки из больничного персонала но они, естественно, оказались ничтожными песчинками в сравнении с могучей лавиной взращенного на сионистских корнях и взошедшего на шовинистических дрожжах израильского "общественного мнения".
