- Хорошая... хорошая...

- Что, мама?

- Она хорошая...

Просит не ссориться. Чтобы в доме был мир. Однако об этом потом. На сердце ссадина. Невозможно забыть телеграмму Галины из США: "Нужен ли мой приезд?" Конечно, она имела в виду: не помешает ли ее приезд, учитывая, что дело ведет ФСБ? Но все равно в этой телеграмме было что-то холодное... Если бы она оказалась в подобной ситуации, Алексей не стал бы спрашивать, сразу полетел...

Нужно сказать, что и Бронислава, несмотря на то, что муж после четырехмесячной разлуки оказался рядом, не беспокоила его чрезмерными расспросами и нежностями, хотя было видно, как она, с ее-то огненным характером, исстрадалась: носик заострился, щеки белесые, ногти на руках обломаны... Некогда было собой заняться...

А Митька... Митька шастает теперь по квартире и на улицу собрался пойти, зажав под мышкой свернутую толстую пачку газет, где большими красными и черными буквами заголовки: "НАШ ЛУЧШИЙ ФИЗИК НА СВОБОДЕ!", "ЛЕВУШКИН-АЛЕКСАНДРОВ СВОБОДЕН!", "ЕСЛИ У ВАС ЧЕШЕТСЯ, ПОЧЕШИТЕ В ДРУГОМ МЕСТЕ!"

- Кстати, стоп. - Отец вытянул у сына одну из газет с остро торчащим уголком. Что-то там про сталинских соколов. А, вот: "Майор Сокол уволен из ФСБ по собственному желанию". Ишь ты, по собственному... Да и то хорошо. Чистите, чистите свои ряды, господа-товарищи-чекисты!

- Пап, а почему, пока Одиссей странствовал, к Пенелопе лезли женихи всякие да еще и пили-гуляли в ее доме? Если бы к моей маме полезли, я бы их...

Алексей Александрович потрепал сына по голове. Надо будет с ним подробно поговорить о жизни. Подготовить десяток лекций. О богах. О талантливых грешных людях. О поиске истины. О случайностях в жизни. О предопределенности...

Подошла жена:

- Леша, ты пойдешь на пресс-конференцию?

- Какую еще "конференсию"?

Бронислава хмыкнула. Она не стала говорить, что это мероприятие она и организовала, но сказала, что директор Кунцев вызвался быть ведущим.

- Зачем это? - простонал Алексей Александрович. - Всем же все уже понятно!

Однако пошел. Направился, как обычно, пешком через пригородный осенний березняк, который пожелтел, но еще не весь осыпался и стоял на своей листве, как на зеркале. Черноспинные поползни вились по серебряным стволам, малые синицы перепрыгивали с ветки на ветку, знакомая, рыжая, чуть седоватая к зиме белка шелушила шишку. Алексей Александрович пожалел, что не взял с собой горстку пшена. Прости! Постоял, глядя в раскосые глаза белки, свистнул - и она ответила ему невнятно через губу, как девка на базаре, плюющаяся шелухой семечек: мол, иди пока своей дорогой!..

Алексей Александрович засмеялся... Сердце словно оттаивало... Подумал: надо бы все же приобрести, как делают все люди, участок земли и хорошие деревья посадить: смородину, вишню войлочную и российскую, яблоню, иргу... Что еще?.. Многолетние цветы... рябину, обязательно рябину, вон ведь какая у тропы стоит - словно бесшумный красный взрыв, вся в гроздьях спелой ягоды... Погладил ее шершавый ствол, тронул белую, мягкую под ногтем бересту березы и заторопился: его, наверное, ждут?

В актовом зале Института биофизики собралось человек двести разного народу - и журналисты, и ученые. Круглолицая смешливая Елена Викторовна, с букетом желтых роз, подаренным ей, как выяснилось, Белендеевым (ах, сам Алексей Александрович не догадался купить!), рассказывала, как рассыпалось дело по обвинению в шпионаже. Что огромное воздействие оказали именно средства массовой информации. Что, видимо, к процессу подключились надзирающие инстанции. И что майор Сокол уволен.

- Моей тут заслуги нет. Со мной они уже говорили по-человечески. А прежнего адвоката просто не пускали.

- Женька трус! - воскликнул один из газетчиков. - Он обирает старух, обещая поднять им пенсии... Скоро будет фельетон.

Алексей Александрович словно не слышал ничего этого. Он сидел за столом, кусая губы, бледный, и молчал. Потом встал и поднял руку. Все мигом затихли. О чем-то важном скажет?

- Коллеги, - произнес Алексей Александрович, - все это уже не имеет никакого значения. А вот мы потеряли Илью Ивановича Кукушкина. Это был хороший человек, который... кричал, когда мы не умели... Прошу почтить его память.

В зале поднялись, недоуменно переглядываясь. Ничего, потом порасспрашивают, поймут.

- Спасибо.

На этом практически можно было ставить точку. Но молодые папарацци с телекамерами загородили выход, они ждали от ученого ответов на три (всего три!) вопроса.

Левушкин-Александров долго разглядывал их, и вдруг печальная усмешка сломала его сухие губы:

- А можно для начала сам спрошу кое о чем?

- Конечно, - кивнули длинноволосые и очкастые.

- А почему вы так уверены были, господа, что я не продал интересы России? Сами же пишете, наука голодна, брошена... Что вы про меня знаете? Мне, например, однажды в камере приснилось, что продал...

- Да ну! - возразила симпатичная, в кудрях, с прыгающим взглядом черных глаз (она сидела рядом с Артемом Живило) журналистка из пошлой, но популярной газеты "Бирюльки". - Моя мама знает вашу маму. Вы не из такой семьи, чтобы продавать.

Как просто. А почему бы нет?

- А теперь наши вопросы. Скажите, вы верили, что выйдете?

- Сначала - да. Потом... Я рад, что у нас и в грозных структурах есть разумные люди.

- Ха-ха-ха! - Журналисты развеселились.

- Скажите, а почему, правда, вы бросили физику, стали заниматься биофизикой, почти биологией?

- Понимаете... - Алексей Александрович сунул руки под стол и, сцепив, затрещал пальцами. - Я занимался плазмой, так сказать, огнем... и понял надо возвращаться к живому, оно под угрозой, дорогие мои...

- Говорят, вы наделяете людей обидными кличками, которые уместны по отношению к животным?

- А вы считаете, мы далеко ушли от животных? Дорогие мои, теплые и живые, мы произошли от общего живого тела и вернемся к ним, но на более высоком уровне... То есть я проповедую любовь, да, да, можете смеяться, почти как священник. И нам воздастся. - И он рассказал впервые на людях, какие видит параллели в языке людей, животных и даже птиц. Например, нежное слипание губ или языка с гортанью рождает у всех звук "м", "мнь", "мня", отсюда "мама", "миа"... А вот страх открывает горло, отсюда "о"... - Но, разумеется, я не затронул главного - это все скачет на мелодии, на волшебном коне музыки речи. Так что не подумайте, что я говорю лишь о неких структурах, которые можно записать словами.