Мать у Шуры такая же бойкая - локти в стороны, рот полуоткрыт - и все время стесняется, что одного зуба нет, то и дело прикрывает рот ладошкой. Говорит быстро-быстро, как и Шура:
- У нас как на том свете. Ушкуйники и есть ушкуйники. Вот, гляньте, местная газета. - К стене прикноплена страница, Алексей всмотрелся: "Протопоп Аввакум. Житие". С продолжением. - Весь район читает! А до того газету просто кидали в печь или еще куда...
Бабушка же Шурина, в отличие от невестки, медленная, степенная старуха, седая, с красными щеками. Проницательно оглядев гостя, спросила грубовато:
- Бежишь от кого?
Мать Шурочки закричала на нее:
- Внучка ж написала, чего спрашиваешь! Дрова колоть, нам помогать.
Алексей Александрович привез из города тяжеленную сумку апельсинов и мяса. И первую неделю женщины пекли пироги с мясом, ели апельсины, а оранжевую пупырчатую кожуру в печке жарили с сахарком, и получалось нечто волшебное.
С дровами здесь туго, лес просто-напросто воруют. Но самое удивительное то, что местные люди могли вполне обойтись без дров: совсем неподалеку открытым способом добывают каменный уголь для городских ГРЭС. Хоть и бурый уголь, но горит. Однако котлован охраняется, он теперь чья-то собственность (не американцев ли?), шофера напуганы, не продают. Впрочем, в некоторых деревушках, которые поближе к котловану, роют под избами глубокие погреба и выгребают ведрами уголь. Может, попытаться подолбить здесь? Всё занятие.
Только Анастасия Ивановна, услышав предложение залетного гостя, рассмеялась:
- Муж покойный пробовал - глина и вода.
Воду зимой носят из реки, из прорубей. Колодец в лихие морозы промерз, не проколотишься до воды. Речка здесь чистая, катится с саянских предгорий. Правда, повыше отсюда располагается комбинат, который что-то недоброе изготовляет, но в последнее время, говорят, разорился, и вода стала прозрачной.
- А прежде люди болели, пальцы у них скрючивались, - так объяснила мать Шуры. - И печень горела.
Ночью Алексей смотрел в потолок при зыбком свете и думал: зачем он сюда приехал, бесстыдник? Прятал глаза от уставившихся на него игрушек Шуры - зайчиков и собачек, а то и поднимался, вставал и поворачивал их мордочками к стене и честно говорил себе, что не женится на ней. Ах, если бы удалось освободиться от Брониславы, он никогда бы больше ни на ком не женился!
Впрочем, сладостные игры с Шурой могли привести к беде - она совсем не сторожилась.
Господи, пронеси...
А ведь она должна вот-вот подъехать. Уже тридцатое декабря.
И рано утром она явилась - пришла от станции быстрым ходом, румяная, в белой от инея песцовой шапке, да и верх у шубы возле подбородка белый... Горячая девчонка, счастливая... Как только в окне мелькнула тень, Алексей выскочил на крыльцо и там, невидимые из окон, они обнялись. Потом, войдя первой в дом, Шура громко обратилась к нему:
- Ну как вы тут, Алексей Александрович, не обижают мамочка и бабушка? - Обнялась с матерью, поцеловала бабку и, раздевшись, протянула руку Алексею. - Ну, здравствуйте на моей родине.
Шура, наверное, искренне думала, что обманула мать и бабку. Но те, все видавшие на свете, заметили и пламя радости на нее лице, и смущение Алексея. От неловкости спасает говорливая Шура:
- Ты знаешь, мама, чем мы занимаемся в лаборатории? Например, получаем дрожжи из всякой бяки... Из парафина, которого много при добыче нефти... Вообще можем очищать окружающую среду, так, Алексей Александрович?
Он, взявшись за нос, смущенно кивает.
- Или, например, кишечная палочка... Если к ней в воде подвести маленькую плазмидку, она проникает через мембранку... А плазмидку мы сами из колечек ДНК собрали. И вот она проникает - и палочка начинает светиться.
Мать деланно хмурится:
- Фу, какой гадостью ты занимаешься, еще заболеешь!
- Да что ты, мама! Это живая материя! Да любой американский школьник делает такой опыт! Скоро и у нас будут! А вот как они размножаются...
Мать обняла тараторящую дочь.
- Давай за стол... И руки помой!
- Сейчас! - Шура побежала в угол к рукомойнику и оттуда радостно продолжала: - Повторяемость до третьего, до четвертого знака... Но вдруг начинает эволюционировать! Хоп - и появляется мутант! Ну как если бы обезьяна стала человеком!
- Человек! - взмолилась мать. - За стол!
- Хватит, - остановил Шуру и счастливый Алексей Александрович.
Но что же это делает с нами судьба?! Только сели пить чай, только он подумал, что все же можно быть если и не особенно счастливым, то хотя бы спокойным, что можно строить жизнь по своему хотению, как за окнами во дворе мелькнула чья-то тень.
- Соседка, наверно, лясы точить, - пробормотала Анастасия Ивановна, но Алексей с непостижимым чувством то ли страха, то ли предзнания подумал: "Броня?!"
И, точно, это была Бронислава. Нараспашку открыв дверь, вошла из белого зимнего дня и оглядела честную компанию, отметив, как побледнела и зажала руки меж коленками Шура и, поморщившись, опустил голову Алексей Александрович.
Большая, высокая, как медведица, в распахнутой желтой дубленке, в свитере и мохнатых штанах, в белых унтайках, украшенных разноцветными узорами, жена с минуту молчала. И наконец глубоким, грудным голосом:
- Здравствуйте! Где тут наши гости у вас?
Алексей Александрович поднялся. "Господи, зачем?!"
- Здрасьте, - тихо и недоуменно отозвалась хозяйка.
А Шура вскочила:
- У нас ничего тут не было! - смешнее не могла сказать. Но понятно, что выгораживает Алексея Александровича.
- И очень хорошо, - мгновенно нашлась Бронислава. - У него возможны припадки. Он хороший, но совершенно себя не жалеет. В городе, конечно, тяжело, но... Поехали, милый, домой. Есть серьезное дело. - Как она определила, где он скрывается, объяснять не надо было - приехала вместе с Шурой, тем же поездом. - Твоя мама болеет. Мы с ней тебя ждем.
Вот оно что! Не врет ли? Прямой удар в сердце.
Молча, ничего не видя перед собой, Алексей Александрович оделся, поцеловал руку Анастасии Ивановне и, помедлив, Шурочке (та, глядя на Брониславу, хотела испуганно ее отдернуть), кивнул бабушке, замершей, как седое каменное изваяние, и вышел прочь...
