Наполовину поредевший наш дивизион в пути формировался, пополняясь людьми, мобилизованными полевыми военкоматами, подвигавшимися вместе с войсками и материальной частью. В моем отделении нас стало человек десять, правда, недолго, только до следующих боев. Так, продвигаясь, на ходу проводили занятия, обучали новобранцев, передавая им свои знания и опыт. Хуже было проходить через города. Там мы, как входили, так и выходили голодными, так как малочисленное население этих городов само было полуголодное.
Так с упорными боями от деревни Ставище, что на Гнилом Тикече, мы прошли через Жашков, Бузовку, Монастырище, Христиновку. Перед Уманью резко повернули на запад, на Гайсин, а оттуда, уже почти не встречая сопротивления, на Брацлав, Шпиков, Шаргород, Новую Ушицу.
От Дунаевцев нас повернули на север, на Хотин, где мы остановились, ожидая противника уже с востока. К востоку в мешке оказалась огромная масса немецких войск, как говорили, превосходящая Сталинградский котел, и наше командование пыталось отрезать им путь отступления. Однако к этому времени за месяц с небольшим весеннего наступления мы прошли уже до пятисот километров по раскисшему украинскому чернозему, по сплошному бездорожью. Поэтому боевая техника на механической тяге отстала. Тылы отстали. Прекратилось снабжение войск боеприпасами и продовольствием, войска устали и немцам удалось севернее выйти из мешка, так как выход из него мы уже затянуть не смогли.
Простоявши в Хотине дня два, мы получили приказ двигаться на юг, в пограничное село Лттканы. Запомнилось прохождение через одно из молдавских сел. Дорога входила в конец большого села и тут же выходила из него, оставляя большую часть села в стороне слева. Мы остановились в крайних хатах на ночлег. Прибежали жители из дальнего конца села с обидой, что вот, мол, все солдаты проходят через этот конец села, а к ним никто на постой и не заходит... А нам, уставшим, уже было не до их гостеприимства, пообщались с ними тут же, поблагодарили и пообещали - вот подойдут тыловики и заедут к вам.
В Липканах тоже простояли двое суток в недоумении, почему стоим? Немцев не было. Война, как будто кончилась. Однако в конце вторых суток нас построили, объявили приказ о переходе через государственную границу, объявили порядок поведения на чужой территории. Запретили пить в непроверенных местах, ничего не брать у населения и не есть. С достоинством нести звание воинов великой Советской страны, представителями которой мы становились с этого часа.
По Румынии
И сразу же, после зачтения приказа, после напутственного выступления замполита полка подполковника Коваленко, мы в опустившейся уже ночи строем перешли реку Прут по понтонному мосту и застучали каблуками по вражеской земле. Часов в одиннадцать ночи проходили город Дарабани - приграничный румынский городок, покинутый жителями. Поддавшись геббельсовской пропаганде, страшась возмездия, город, видимо, бросили в спешке: всюду все было разбросано, окна выбиты, двери распахнуты, улицы захламлены всякой хозяйственной утварью, тащить которую оказалось нелегко, разорванными книгами, газетами. Стены домов были исписаны призывами к сопротивлению. И ни одного человека жителей.
Дорога была твердой, сухой. Видимо от реки к западу пошла совсем другая почва. Так шагали мы часов до четырех утра и прошли, наверное, километров тридцать. Животы наши подтянуло - последний раз ели картошку только накануне в обед. Тут в каком-то хуторке объявили четырехчасовой привал и распорядились готовить завтрак. Но хоть и говорят, что солдат может сварить суп из топора, но при этом забывают, что к топору надо еще картошек пяток да сала шматок. На этот же раз у старшины ничего не было. Было немного фасоли, которую даже нечем было посолить. Сварил повар баланду из несоленой, без единой жиринки, фасоли и часа через два нас стали будить на завтрак. Попробовали - вкуса никакого, только язык щиплет. Выплеснули под забор, и есть не стали.
Однако же ели не ели, а воевать надо. Раз противник бежит, то его надо догонять, и с рассветом мы снова пошли вперед. Шли не строем, а так, по-суворовски, кучкой, вольным шагом. Огневики - вокруг своих орудий, кто впереди, кто сзади, кто по бокам. Взводы управления - впереди. Нельзя было только отставать от своих, а вперед идти было можно. А впереди всегда идти легче, потому что сам себе определяешь скорость, ни за кем не тянешься и весь горизонт впереди тебя открыт взору. Так мы с одним мужичком из отделения связи оторвались вперед сначала метров на пятьсот, потом уже и километра на полтора. Идем себе на веселой ноге, хоть и есть хочется. Потому что весна, потому что утро, ласково греет солнышко, земля начинает оживать кое-где уже пробивается травка, распространяя аромат свежести, жаворонки над головой поют, и идем мы уже по чужой земле и врага мы изгнали со своей земли перед собой, и так это нам хорошо! И тут, за поворотом дороги, справа, недалеко от дороги видим, стоит хуторок.
- Зайдем, - говорю, - запреты - запретами, а авось-либо перехватим чего-нибудь на тощий желудок.
- Зайдем, - соглашается мой товарищ.
Зашли. А там как раз румыны завтрак себе готовили. Мамалыгу только что на стол из котла перевернули, и борщ на плите кипит. А я еще в Молдавии, где знали русский язык, составил себе обиходный словарик для общения с населением: спросить ли что, посулить ли чего - мало ли что? Объяснил хозяйке, что нам надо поесть. Нам быстро организовали. Только есть неудобно. Мамалыга - это что-то наподобие густой манной каши, только желтая, из кукурузы. Ухватишь кусочек в рот, не успеешь ложку с борщом ко рту поднести, а мамалыгу уже проглотил и борщ с огня без нашего обычного спутника - хлеба, такой горячий, что весь рот сразу волдырями пошел. А тут еще спешить надо, чтобы от своих не отстать.
А над столом часики карманные висят, и мой дружок (это был связист Коломиец) так на них смотрит, будто кот на сало, что я сразу понял, что он хочет.
- Ты, - говорю, - помнишь, что нам вчера говорили? Что мы теперь полпреды нашего государства? Так вот, ешь на здоровье, полпред, мать твою, да пойдем дальше.
