Пийчик посмотрел на него сбоку.

– Давайте. – И, подумав, добавил: – У вас, может, и папиросы есть?

Папиросы нашлись, и их теплый дым растопил ледок отношений. Кинорежиссер осмелел.

– Скажите, капитан, отчего мы все время виляем? Это маневрирование? Как это называется?

«Сахар» действительно рыскал вправо и влево. Пийчик вздохнул и, ответив, что корабль идет зигзагом по причине подлодок, подошел к рулевому.

– Пенкин, – предостерегающе шепнул он, – я тебе засну!

– Так, Ян же Янович, – тоже шепотом ответил рулевой, – руля не слушает: ходу вовсе нет…

– Скажите, капитан, а какая у нас скорость? – подняв очки от записной книжки, вновь спросил гость.

Гужевой открыл уже рот, чтобы ответить своей обычной остротой, что было шесть узлов в час – в первый, а во втором и трех не натянули, но Пийчик его предупредил:

– Сколько положено: полный ход двенадцать узлов, – сказал он твердо и, приложив губы к переговорной трубе, возможно тише спросил: – В машине!.. Что у вас там опять?

Загробный голос ответил:

– Пару нет. Вентиляторы стали.

– Так какого же вы черта… – начал было Пийчик, но, посмотрев на кинорежиссера, отошел от трубы.

– Фрол Саввич, я в машину пройду, тут мне разговаривать несвободно, – сказал он и взялся за ручку двери. – Правь по курсу да маяк не прозевай…

Кинорежиссер оживился:

– Можно, капитан, с вами? Что-нибудь случилось?

Папироса была уже выкурена, и Пийчик хмуро отрезал:

– Нельзя, секретно. – И вышел из рубки.

Но не успел Гужевой удивиться, отчего киночасы показывают на сорок минут вперед, как Пийчик вернулся в рубку, имея крайне встревоженный вид.

– Я пошутил, товарищ, – сказал он гостю необычайно мягким тоном. – Идите машину посмотреть: там, знаете, всякие лошадиные силы, эксцентрики разные, колесики… Очень интересно… Вот вас вахтенный проводит… Вахтенный!

Когда дверь за кинорежиссером закрылась, Пийчик подошел к карте и дернул Гужевого за рукав.

– Что же ты, окаянный человек, наделал? Где наше место, ну, где?

Гужевой деловито пошагал циркулем и ткнул пальцем за две мили до поворота на Чертову Плешь.

– Вот тут, – сказал он уверенно, но, взглянув на Пийчика, докончил менее бодрым тоном: – Минут через двадцать Бабушкин маяк откроется…

– Бабушка твоя откроется, а не маяк! А это что?

И Пийчик распахнул дверь. Далеко за кормой в темноте подмигнул красный свет – раз, другой, третий, – и снова на горизонт села сентябрьская ночь. Гужевой почесал живот и вздохнул.

– Не может того быть, Ян Яныч, чтобы маяк уже за кормой был… Нам до поворота еще верный час идти. У нас же ход не боле чем три узла…

– А ветер, штурман ты несчастный, ветер-то в корму? – вскричал Пийчик. – В такую погоду у нас от ветра больше ходу, чем от машин… Да и часы у тебя врали… Ну, что я посреднику скажу?

– Назад надо ворочать, – решительно сказал Гужевой. – Он же спит. Не все ли ему равно, с оста или с веста к повороту подойдем…

– Лево на борт, обратный курс, – сказал в отчаянье Пийчик и уронил голову на руки.

«Сахар» вздрогнул раз, вздрогнул другой – и вдруг ухнул правым бортом вниз, после чего начал валяться с боку на бок, поворачивая на волне. Захлопали двери, застонали переборки, и посредник скатился со скользкого диванчика на палубу, пребольно стукнувшись при этом левой коленкой. Такое пробуждение дало ему понять, что «Сахар» повернул на юг, к Чертовой Плеши. Он методически собрал свои блокноты, рассыпавшиеся по каюте, и, выключив огонь, вышел на мостик. В рубке он никого не нашел, кроме рулевого, который, к его удивлению, держал обратный курс. Посредник вышел на мостик и окликнул командира. Пийчик отозвался откуда-то сверху, где в темноте можно было предполагать главный компас.

– В чем дело, отчего вы повернули обратно? – спросил посредник.

В темноте наверху послышался шепот, из которого выделились слова «неудобно» Пийчика и решительное «черт с ним» – Гужевого. Потом голос Пийчика неуверенно ответил:

– Миноносцы.

– Где вы их видите? – изумился посредник и попытался нашарить рукой трап наверх, но, занозив палец о деревянную обшивку рубки, сунул его в рот и замолчал.

– Там, – ответил голос Пийчика.

– Где «там»? Мне же не видно, куда вы показываете. На норде? На зюйде?

– На норде, – сказал Пийчик с натугой, словно отвечая по подсказке незнакомый урок.

– Не понимаю, как они могли там очутиться. Там же непротраленный район, – раздраженно сказал посредник. – Сойдите в рубку и покажите наше место.

Темнота вновь зашепталась, потом две пары ног прогремели по трапу, и голос Пийчика сказал уже в непосредственной близости:

– Видите ли… подходя к повороту, я заметил факелы из труб. Вот и пришлось пройти точку поворота, не меняя курса, чтоб выяснить обстановку… Пройдя две мили, я повернул обратно, думал, вот теперь-то прорвусь на Чертову Плешь. Гляжу – опять факелы… Аккурат, когда вы поднялись на мостик…

– Странно, – сказал посредник, припоминая план синей стороны, в котором ни одного слова не говорилось о посылке миноносцев к Чертовой Плеши. – Странно… но, конечно, возможно. И сколько, вы считаете, там миноносцев?

– Три, – ответил Пийчик и подумал: «Что мне – жалко?»

– Каково же ваше решение в связи с изменением обстановки? – задал проклятый вопрос посредник.

– Вот на карту взгляну и сейчас вам отвечу. Только вы в рубку не входите, а то потом глаза ослепнут, – сказал Пийчик и уверенно пошел в рубку.

Но когда он закрыл дверь, вся уверенность его исчезла.

– Наврал, – коротко сообщил он Гужевому. – Теперь все от тебя зависит: есть у тебя место – иду к Чертовой Плеши, нет места – хоть топись.

– Топись, – мрачно ответил Гужевой, – нет у меня места. Через полчаса будет, надо поближе к маяку подойти.

– Полчаса! – вскричал Пийчик. – Что же я ему полчаса врать буду?

– Что хочешь, то и ври. Ты командир – твоя и воля.

– А ты штурман! Давай место, не могу я без точного места на банку идти! Маневры маневрами, а камушки-то не условные!

– Да что я, рожу тебе место? – вскипел Гужевой, и кто знает, что произошло бы в рубке, если бы дверь не открылась и не вошел посредник, преследуя Пийчика, как совесть убийцу.

– Не вижу я эсминцев, и не должно их там быть, – сказал он, глядя на карту. – Ну, покажите, где ваше место?

Гужевой, приняв озабоченный вид, вышел из рубки. Пийчик проводил его взглядом, исполненным злобы и отчаяния, и положил на карту ладонь:

– Тут.

– Ну, а точнее?

Пийчик медленно убрал один за другим пальцы, оставив на курсе указательный, который в масштабе карты покрыл добрые две мили. «Сахар» и в самом деле был где-то в этом районе.

– Зачем же вы так далеко прошли от поворота? – недоумевающе сказал посредник. – Вы рискуете не успеть до рассвета окончить постановку… Ну, и какое у вас решение?

– Я решил… – нерешительно начал Пийчик, но вдруг заметил в стекле рубки приплюснутый добела нос Гужевого и страшно выпученные глаза, которые пытались подмигивать.

– Вот оценю обстановку и сейчас вам отвечу, – докончил он растерянно и быстро вышел на мостик.

– Ну, куда я от него убегу? – с отчаянием спросил он Гужевого. – Что тут случилось, Фрол Саввич?

– Труба твое дело, Иван-царевич, – прошептал Гужевой. – Никакого места не будет. Видимости нет.

Пийчик взглянул в сторону маяка и долгую минуту со стесненным сердцем ждал его вспышки. Наконец мутно-красным глазом подмигнул далекий огонь, закрываясь плотной сырой мглой. Ветер слабел, и надежда, что маяк откроется, слабела вместе с ним.

– Приехали, – упавшим голосом пробормотал Пийчик.

Дверь рубки открылась, и, чувствуя приближение посредника, он застонал. Видимо, терпение того истощилось, потому что в голосе его звучало неприкрытое раздражение:

– Ну… Осмотрелись, товарищ командир корабля? Сообщите ваше решение.

Пийчик взглянул в темноту и тоном человека, которому нечего больше терять, ответил: