– Как представитель штаба руководства, – сказал он холодно, – я приказываю вам немедленно повернуть. Район запрещен для плавания, потрудитесь выполнять операцию по разрешенным фарватерам. Вы действуете вне всяких правил.

– Так какие же правила, когда боевое задание? – искренне удивился Пийчик.

– Так это же маневры! – с отчаянием воскликнул посредник. – Понимаете – маневры!

– Вот и я говорю – маневры, – подтвердил Пийчик. – Раз маневры, значит, вроде, как война… Какие уж там фарватеры.

– Да поймите вы, – сказал посредник, вытирая со лба пот, – заграждение вы ставите условно, ведете огонь – условно, если гибнете – тоже условно… А вы хотите…

– Коли все условно, нечего было нас и посылать, – раздраженно перебил Пийчик. – А то людей беспокоят, корабль в море гонят, табаку вот даже дождаться не дали… Нет уж, коли ставить, так ставить, решаю по-боевому – и точка, – сказал он жестко и потом добавил с откровенной насмешкой: – А коли все условно, товарищ посредник, так дайте радио, что заграждение я уже поставил: считаю условно, что у меня ход был двадцать узлов, условно я к Чертовой Плеши давно смотался, – и разрешите идти в базу…

Посредник посмотрел на него, как на стену, которую голыми руками прошибить невозможно. Доказывать, действовать логикой было некогда – «Сахар» шел по минному полю и ежеминутно мог взлететь на воздух… Ну, правда, ходил же он над минами, когда тралил, – и ничего… Но там – траление, необходимость, а тут из-за какой-то дурацкой операции, выдуманной штабом… Четырнадцать футов, а волна? Волна и на пятнадцать посадит… Все это походило на сонный кошмар, мысли путались, не то чтобы испуг, так просто – непривычка ходить по минным полям… В конце концов не собирается же этот сумасшедший взорваться… Может быть, и в самом деле…

Тут «Сахар» опять ухнул с волны довольно глубоко, и посреднику с необыкновенной отчетливостью стало ясно, что надо немедленно найти какой-то выход из положения, заставить этого упрямого тупицу повернуть обратно. И тогда в спутанных его мыслях мелькнуло слово, которого все эти смутные годы он избегал и побаивался, и, пожалуй, впервые он подумал об этом слове без иронии и тайного презрения.

– Комиссар… – сказал он с тем глубоким чувством надежды и веры, какое вкладывали в это слово матросы. – Где ваш комиссар?

– А комиссара у нас нет, – ответил Пийчик, как бы извиняясь. – Как из тральщиков разжаловали, так и комиссара не стало. А секретарь ячейки вот. Побеседуйте. Только с ним согласовано.

Он показал на рулевого Тюкина и деликатно вышел из рубки. Гужевой вышел вслед за ним.

– Ишь заколбасил, – сказал Гужевой. – И комиссара припомнил, как привернуло… Ян Яныч, может, подойти к какой-нибудь вехе? Он сейчас на все согласится, по всей видимости – доспел…

– Отстань ты, Фрол Саввич, – сурово отозвался Пийчик. – Сказали тебе, не ему обман выйдет, а рабоче-крестьянскому флоту. Нет в тебе твердости характера.

– Да нет, я шучу, – сказал Гужевой и вздохнул. – Я вот думаю, Ян Яныч, – и чего человек разоряется? Хожено тут, перехожено… Сидят на берегу, а потом удивляются… Ему бы разок потралить, да в волну…

– Это тебе не локсодромии-мордодромии, – с жестоким удовлетворением сказал Пийчик и, подумав, добавил: – Операторы-сепараторы, туды их к черту в подкладку… Давай боевую тревогу.

– Тревогу? – переспросил Гужевой, и по тону его Пийчик понял, что он чешет живот, что делал во всех затруднительных случаях. – А чем давать, Ян Яныч? У нас же звонок неисправен.

Пийчик внезапно рассвирепел.

– Вот и воюй с тобой, обломом! – вскрикнул он. – Послал бог помощничка! Звонки не работают, часы скисли, рулевые черт знает в каких кацавейках на вахту выходят! Обожди, вернемся, я из тебя пыль повыбью! На первый раз пойдете, товарищ помощник, на трое суток на губу за замеченные мной безобразия на вверенном мне корабле!

– Ян Яныч! – поразился Гужевой. – Что с тобой, сшалел ты, что ли?

– Еще двое суток за такой разговор с командиром корабля! Давайте боевую тревогу, товарищ помощник! Чем хочешь, тем и давай, хоть в ведро бей!

Гужевой, подобрав живот, скатился по трапу вниз, и палубу «Сахара» огласили различные команды, прерываемые пронзительным свистком:

– Все наверх! Боевая тревога! Боцман, буди команду! Кто там у люка? Петрягин, скидавай всех с коек! Духом чтоб на местах были!

Тем временем и в Тюкине посредник нашел такое же упорство, как и в Пийчике. Тюкин сообщил, что Ян Яныч – командир вполне боевой, и раз он считает, что на минное поле идти нужно, стало быть, и нужно идти. Тем более что в прошлом году «Сахар» только и делал, что ходил по минным полям, и что ничего особенного он, Тюкин, в этом не видит.

В этих долгих разговорах – взорвется здесь «Сахар» или не взорвется – заграждение было благополучно пройдено, а «Сахар» так и не взорвался. Наоборот, дойдя до заветной крестовой вехи Чертовой Плеши, он сам поставил на погибель синим условное заграждение, вынудив этим посредника дать радио, после чего тот ушел опять в свою каюту.

Но пережитое им на мостике так отвлекло его от спокойного течения мыслей, что, взглянув на недоконченный рапорт, он лег на койку чтобы сном подкрепить нервы. Однако и этого не удалось: едва смежил он очи, как по всему кораблю раздался оглушительный трезвон, и он выскочил из каюты, сбив с ног выбежавшего на шум кинорежиссера.

– Что это было? Как называется? – спросил тот.

Но посредник довольно грубо ответил, что сам не знает, и поспешил на мостик выяснить, в чем дело, благословляя судьбу, что режиссер не присутствовал в рубке при проходе минного поля. И зачем вообще посылают на маневры посторонних?..

На мостике выяснилось, что Гужевой, пристыженный выговором Пийчика, после окончания постановки занялся звонком боевой тревоги, самолично наладил его и теперь решил опробовать. Только после этого посредник наконец заснул, не подозревая, что его ждут новые боевые действия Пийчика, вошедшего во вкус маневров.

Трезвон несколько примирил Пийчика с помощником – было видно, что внушение подействовало на флегматичную его натуру. Он даже снял с Гужевого гауптвахту после того, как тот поклялся страшной клятвой, что с завтрашнего дня на «Сахаре» будет все фасон, как на линкоре: и медяшку будут драить, и команда снимет кацавейки, и в кубриках перестанут курить, и что сам он, Гужевой, лично сходит в инструментальную камеру за часами.

Уже рассветало, но мгла по-прежнему не поднималась над водой, и все вешки – осевые и поворотные – выплывали из нее навстречу «Сахару», который исправно шел по фарватерам, отсчитывая время по киночасам. Возле поворота на Кронштадтский проспект Пийчик, всмотревшись вперед, вдруг глухо скомандовал: «Право на борт» – и поставил телеграф на «стоп». «Сахар» вильнул в сторону и плавно закачался: слева, саженях в сорока, чуть проступал во мгле силуэт огромного корабля. Гужевой вгляделся в него.

– «Ща», – сказал он радостно, – ей-богу, «Ща»!.. На якоре стоит, должно, мглы забоялись… Тоже воевать заставили транспортюгу! Ян Яныч, подойдем, табаку попросим…

– Не ори, – шепотом сказал Пийчик. – Он тебе покажет табаку… На-ка ключ, сбегай в каюту, там в секретной шкатулке состав сторон. Тащи сюда, я так прочесть и не поспел.

– Нечего и смотреть, Ян Яныч, – жарко зашептал ему в ухо Гужевой. – У нас во флигеле ихний механик живет, жаловался, что в работу забрали, – синий десант высаживать.

Пийчик выпрямился. Дух Сенявина и Нахимова осенил его рыжеватую голову.

– Коли так, – шепнул он, сжимая Гужевое плечо, – то буди комендора, он под пушкой спит.

– Ян Яныч, – сказал Гужевой, невольно заражаясь его воинственностью, – я лучше звонок дам, все враз вскочат…

– Иди ты со своим звонком, там же услышат!.. Буди, говорю, комендора…

Гужевой исчез. На баке послышалась сдержанная возня, приглушенный звон холостого патрона, и замок орудия щелкнул.

– Готово, что ли? – зашептал Пийчик, перевесившись с мостика и с трудом сдерживая волю к победе. – Да не тяните вы, черти, экая рыбина попалась… Готово?