Виталий Снежин
НЕДОРАЗУМЕНИЕ
За неделю до дня своего тридцатилетнего юбилея Савелий Павликов, служащий нотариальной конторы, принял окончательное и бесповоротное решение - жениться. Решение пришло неожиданно, когда он, зажатый спереди и сзади статными дамами, покидал тряский приют рейсового автобуса. Он продолжал думать об этом, двигаясь по бетонным шестигранникам проспекта, и потом, когда снимал ботинки в прихожей своей пустой квартиры, мысль не отставала от него и на кухне, где Савелий нержавеющей вилкой разбивал мелкое куриное яйцо. "Надо, уже надо, размышлял он, полусознательно разглядывая лаковое отражение своих залысин в дверце шкафа. - И надо все сделать как следует, не торопясь, сделать все с чувством, с расстановкой".
Никогда прежде это ему не удавалось. И вся его сознательная жизнь, стоило Савелию оглянуться на нее с холодным вниманием, представала перед ним чередой промахов и ошибок. За что бы он ни брался, на старте горячо потирая руки, на финише с фатальной неизбежностью заканчивалось провалом, идиотическим вывертом. В юности он спешил стать образованным человеком и целое пятилетие грыз пресный гранит умозрительных наук, для того только, чтобы в конце концов приобрести стойкое отвращение ко всем наукам без исключения. Позднее он попытался устроить личную жизнь: упорно, два года кряду ухаживал за остролицей студенткой-калмычкой, но в результате в один из дней, когда уже назревало решительное объяснение, застал в ее комнате гостеприимного калмыка. Уже в зрелые годы он, было, попытался найти утешение под сенью сумрачного религиозного братства, но после нескольких месяцев бессонных молитв едва не отправился вслед за своими упованиями в ту область, откуда возвращают лишь тибетские монахи да хорошие доктора. В общем, неудачи следовали за неудачами, годы ошибок за годами разочарований, и, казалось, этому уже не будет конца.
Впрочем, как раз теперь появилась надежда. Темноволосая аспирантка Юлия двадцати шести лет, подсевшая к нему однажды в библиотеке с горкой пестрых журналов, сумела как-то очень быстро и очень основательно воцариться в его мыслях. Не прошло и двух недель, как он уже стал регулярным гостем в квартире аспирантки, а его отвлеченные размышления о браке наполнились вполне осязаемым и приятно волнующим содержанием.
"Да, вот хотя бы это следует сделать не торопясь, - говорил себе Савелий, в очередной раз переступая порог своей возлюбленной. - Главное, быть внимательным, не упускать деталей - в деталях вся суть, - продолжал он себя инструктировать, тайком поглядывая на Юлию и принимая ее прохладную руку. - Уж вот на этот раз никак нельзя ошибиться".
Ошибиться было нельзя еще и потому, что помимо явной цели - женитьбы была еще и тайная цель. Савелий, пожалуй, и сам себе не мог до конца признаться в том, что Юлия чудесным образом воплощала в себе его давнее и заветное искание. Что бы она ни делала: ворожила ли под лампой тихими спицами, пила ли чай из маленькой кружечки, медленно, словно подводный житель, поднося ее к губам, разбирала ли черные пряди волос, раз в минуту поводя тяжелой бровью, - во всем чувствовалась ее посвященность, ее знание тех заповедных тайн обращения с пространством и временем, которых так давно домогался сам Савелий. Невозможно выразить, как хотелось ему, если не перенять, то хотя бы быть причастным к этим тайнам: к этой озерной плавности движений, этой завораживающей неспешности голоса, этой редкостной магии пауз и недоговоренностей, - всему тому, что так поразительно сочеталось в Юлии и что, как представлялось Савелию, произрастало из самой женственности.
Опять и опять вглядываясь с затаенным дыханием в глаза своей возлюбленной, он находил там, за антрацитовым блеском райка, тихую бухту, овеваемую теплым бризом семейного счастья, находил там томную хозяйку, открывающую занавес над необъятным супружеским ложем, находил там самого себя в классическом прикаминном кресле, треплющим за ухо то ли годовалое дитя, то ли длинномордого пятнистого дога; наконец, на самом заднем плане, находил темноокую вдовицу (все еще странно юную), в смутном кольце наследников склоняющуюся для последнего поцелуя ко гробу мужа.
Впрочем, это должно было случиться потом, а пока... Пока, прогуливаясь с Юлией по парку долгими летними вечерами, Савелий изо всех сил старался хорошо исполнить принятую на себя роль. И это было непросто. Шагая рядом с Юлией по асфальтовой тропке, он чувствовал себя нескладным подростком: пока она делала шаг, он делал два, пока она поворачивала голову, он оборачивался вокруг своей оси, и все ему казалось, будто волосы у него на голове стоят клоками, и вылезла рубашка, и сзади налип на подошву тополиный лист. Даже в те дни, когда они отправлялись на прогулку втроем, - к Юлии присоединялась ее младшая сестра, смуглая смешливая обезьянка по имени Ксюша, в присутствии которой Савелий чувствовал себя уверенней, - он все равно никак не мог приноровиться к своей суженой. К примеру, несколько раз за прогулку он, пересиливая себя, брался рассказывать анекдот, специально прочитанный накануне в газете. Но то ли его манера артикуляции, довольно правильная по сути, совершенно не подходила для веселых историй, то ли общая скованность заставляла его путаться и несколько раз повторять одно и то же - история получалась не смешной, а скорее вызывающе нелепой. Смеялась неизвестно чему только Ксюша, а Юлия, поджав губы, сосредоточенно накручивала на палец чей-то бесконечный волос. История заканчивалась, волос рвался, нахохотавшаяся Ксюша удивленно сияла глазами промеж сумрачных возлюбленных, потирала лапкой веснушчатый носик, потом все повторялось.
Дни шли за днями (все больше укрепляясь в уверенности, что выбор сделан безукоризненно, Савелий уже выискивал в карманном календаре дату, когда ослепительно сольются волнительные линии его сердечных предчувствий), волоокая Юлия все дольше задерживала на нем взгляд, полный свадебной нежности, и даже распустившаяся до срока черемуха, которой он прежде не замечал, теперь, с белоглазым девичьим жеманством, заманивала его в дальние уголки парка, где Савелий до головокружения предавался мечтам о надвигающемся счастье. Он начал терять мелкие вещи (сначала перчатки, потом один за другим два зонтика), он стал пропускать автобусные остановки и знакомые лица на улицах; в конце концов предчувствие счастья достигло в нем такого напора, что он уже не мог справиться с ним в одиночку и любой из случайных попутчиков (нередко им оказывалась юная Ксения) становился невольным соучастником его грядущего блаженства.
