Даниэль Смушкович

ЗАЗЕРКАЛЬНОЕ УТРО

За стеклом лежал человек, совершенно голый и очень страшный. Под кожей его, бледной с ярко-розовыми прожилками, как редкостный мрамор из кятранских каменоломен, непрерывно пульсировали, передергивались мышцы, каждое волоконце - в своем ритме, все тело била крупная, почти музыкальная дрожь. Только лицо не участвовало в этой пляске, потому что мускулы его намертво свела безмятежно счастливая улыбка, которая не мсчезнет и в смерти.

По другую сторону стекла стояли люди и внимательно наблюдали за происходящим в боксе, стараясь устроиться так, чтобы зеркальные блики на стекле не мешали им. Они видывали в своей жизни трупы вскрытые, трупы расчлененные, обугленные и полуразложившиеся, и зрелище человека, превращающегося в труп, не слишком их волновало. Кто-то беспрерывно строчил в блокноте; остальные слушали преподавателя.

- Токсический наркоз, - коротко пояснил тот. Терминальная стадия. Длится обычно не более суток. Очень запущенный пациент. Злокачественная лихорадка сейчас стала весьма редким заболеванием, вам весьма повезло, что мы можем пронаблюдать такой уникальный случай.

Дрожь все усиливалась, ритм ее становился все чаще. Тело понемногу сползало к краю кровати.

- За последнюю неделю у нас было два случая - первые за три года, - продолжал преподаватель. - Неудивительно, что многие врачи не могут вовремя распознать болезнь и ввести сыворотку. А результат подобного небрежения вы видите.

Тело дернулось последний раз и упало с кровати. Душа его отлетела еще до того, как тело коснулось пола.

- Летальный исход, - подвел черту преподаватель, и студенты старательно закивали.

На следующей неделе больных было восемь. Еще через неделю - пятьдесят шесть. И только тогда было объявлено о начале эпидемии - как всегда, слишком поздно.

Утреннее солнце лениво заглядывало на чердак, будто в надежде обнаружить там что-нибудь интересное. Эйела попыталась увернуться от ласкового лучика, нащупавшего ее лицо, даже закрылась простыней, но утро уже вступило в свои права - пора просыпаться, пора... о боже, нет! Я проспала!.. Тьфу, примерещится же спросонья. Пятница сегодня, выходной. И в школу не надо; слава пророку, что этот год последний, как же надоело в унылую летнюю жару изнывать за рассчитанными на малолеток столами. Только вот почему это я на чердаке, а не у себя в спальне?

Мысли в ее не вышедшем еще из забытья мозгу ворочались медленно, как лииги в трясине, и ответ пришел не сразу. Ну конечно, вчера она была в гостях, на вечеринке. У кого? Это сейчас неважно, это вспомнится позднее, когда она будет давать объяснения родителям. А когда вспомнится, она все равно соврет, что была у Рейты или у Энны. Не хватало ей выслушивать их нравоучения, когда голова еще кружится от вчерашней пены. Да, пены! Это за лимайа срок дают, и правильно, а пена - что пена? Так, и наркотик-то слабенький. но голову от нее ведет - дай боже.

Так где вчера?.. Ладно, оставим. Важно, что она не нанюхалась до полного беспамятства, а добрела до родных пенат и черным ходом, чтобы никого не будить, пролезла на чердак, в свое убежище, где в пыли веков громоздится старый диван. Тут-то она и отрубилась.

Эйела блаженно потянулась и зажмурилась, подставив лицо струе света. Пружины скрипнули. Ах, добрый старый диван! Сколько раз ты возмущенно скрежетал ржавыми внутренностями и извергал клубы пыли, когда на тебе... Нет, не будем об этом. Вчерашнего хватит.

Интересно, сколько сейчас времени? Можно, конечно, потянуться за часами, но уж больно лениво. Легче прислушаться не звенят ли тарелки на кухне, не звучат ли голоса? Просто удивительно, сколько звуков сопровождает нашу жизнь. Хоть философскую концепцию на этом строй.

И тут Эйелу будто током ударило. Она вскочила на диване тот протестующе взвыл. В доме стояла полная тишина. На только в доме - в городе. Ни звука, ни шороха - только ее дыхание, стук сердца и перестон взбудораженных пружин. Как в кошмарном сне но это не сон. Ей уже снился кошмар этой ночью, дикое порождение пенного бреда - рев мегафонов, лучи прожекторов, рычание моторов, топот ног, сумятица, паника, страшное одиночество пустого и темного чердака. Кошмар ушел, одиночество осталось.

- Ерунда какая, - произнесла Эйела вслух, надеясь подбодрить себя, но слова глухо канули в чердачную пыль. И снова тишина. Как рассказ ужасов. Словно нет никого на всей земле - одна Эйела Верарма в пустом доме, в пустом городе...

- Чушь, - уже не столь убежденно повторила Эйела. Из глубин сознания исподволь, медленно выплывала паника, как старый кирхат из глубин темного озера. Тишина обостряла слух где-то в доме звноко падали капли, тихонько бормотали диванные пружины, оседала со злобным шепотом пыль. И все. Только сейчас Эйела запоздало сообразила, что на рассвете ее не будили вопли пятничных труб.

Я больше не могу, подумала она. Дверь на лестницу настежь, с грохотом, вниз по крутым ступенькам - нарочно топоча каблуками, только чтобы прогнать тишину. Вот коридор - он пуст. Дверь в общую комнату распахнута. Эйела остановилась на пороге, будто муха, попавшая в невидимую паутину.

Действительность превзошла все, ей мерещившееся. В кошмарах подобного рода исчезают только люди. Сейчас же дом выглядел, как после налета стаи бешеных обезьян. Всюду разбросаны тряпки, сумки, какие-то бытовые мелочи. Эйела прошла по комнатам - везде одно и то же. Неубранные постели. Развороченные шкафы. Кое-что исчезло, но большая часть вещей просто раскидана. На кухне все еще капало, Эйела заглянула туда - холодильник стоял в расползающейся лужице, точно обмочившийся от страха щенок.

Это открытие ее доконало. Трясясь от ужаса, она вылетела из дома, спотыкаясь, пробежала по садовой дорожке, и вновь замерла. Ограды не было, лужайку, предмет отцовской гордости, перепахали танковые гусеницы. Она выбежала на улицу - звонкая тишина, никого, вымер город. Ветер нес по улицам ржавую пыль.

И тут до нее донеслось пение. Кто-то спокойно и вдумчиво выводил без слов "Золотую луну", украшая мелодию затейливыми фиоритурами. Эйела помчалась на звук, холодея при мысли, что просто в одном из домов забыли выключить радио. Но это был человек.

Высокий, вполне интеллигентный мужчина шел по улице, безмятежно распевая и погромыхивая в такт бидонами - по одному в каждой руке. Точно во сне, Эйела обращала внимание на совершенно бессмысленные мелочи - как он одет (бедно, но удивительно аккуратно), как идет (неторопливо и уверенно).

Увидев Эйелу, незнакомец замолк, поставил бидоны на землю и подошел к ней. Рыжевато-карие глаза быстро и тщательно осмотрели девушку - будто раздели.

- Что вы тут делаете? - резко спросил он.

У девушки слезы выступили на глаза.

- Не знаю! - выкрикнула она и зачем-то добавила: - А сами вы кто?!

- Ретт, - ответил незнакомец. - Ретт Миаррах. Почему вы не эвакуировались?

- Я не... что?

- Эвакуировались, - тщательно артикулирцуя, повторил мужчина. Лицо его, и прежде недружелюбное, стало презрительно-враждебным.

- Куда? Зачем?! Что?!. Я утром встала, а тут... - слова упорно не приходили в голову; как Эйела ни старалась, она не могла внятно описать произошедшего с ней.

- Меньше пены надо нюхать, - безжалостно заметил названшийся Реттом незнакомец. - Вы так и проспали всю ночь?

- А с чего вы взяли, будто я нюхачка? - возмутилась Эйела.

- У вас зрачки на свет не реагируют, - объяснил Ретт. - И ориентация нарушена.

- Вы что, врач? - огрызнулась девушка.

- Нет, фельдшер, - ответил Ретт хмуро, окончательно добив и без того потрясенную девушку - уже на кого, а на фельдшера этот культурного вида молодой мужчина никак не походил. - И радио вы не включали?

- Ни радио, ни телевизора, - призналась Эйела, чувствуя себя полнейшей дурой.

- Телевизоров на батарейках еще не придумали, - ехидно заметил странный фельдшер. - Электричества в городе - нет.