"Ох, определенно хитрит мой бесхитростный помнач! - подумал я, кладя телефонную трубку. - Ну и пусть хитрит, ладно". После скрипучих периодов академика Брауна милая болтовня Танюши подействовала на меня, словно живительный бальзам.
Проглотив две таблетки, я сладко заснул, а наутро, едва проснувшись, выхватил из-под головы подушку. Хверца была еще забавнее вчерашней! Я входил во вкус этой игры.
Герои моего сна оставались почти что те же. Только Крысю Пшибыловскую сменила Катарина Лачинская, а Ежи Марковского академик Браун, вернее засушенный кузнечик с лицом Брауна. Хоть и засушенный, он резво скакал по всей наволочке - в пяти или шести местах попадалось его изображение. У Катарины на плече сидел ее любимец - сиамский кот Кузька. Что же касается сестер Броневских, то я понял, что это вовсе не они. Та из них, что потемнее, на этот раз улыбалась так белозубо, что я сразу узнал Терезу Поздняк, диктора Варшавского телецентра. Кто же вторая, светленькая, с крупной родинкой на правой брови? Три портрета, разбросанные по наволочке - все разные, все очень выразительные, - нисколько не помогли мне вспомнить, где я встречал ее. На одном она заливалась смехом, на другом внимательно смотрела вперед сквозь прижатый к лицу букет красных и белых гвоздик, на третьем, дурачась, показывала кому-то язык. Крупная родинка не только не портила се лица, но придавала ему особый шарм: бровь казалась приподнятой, лицо приобретало чуть лукавое, чуть ироническое выражение.
Я снова отлично позавтракал и снова отвратительно провел весь день. Таня дежурила и обещала позвонить мне только вечерком, после смены. Я пытался познакомиться с городом, бродил по залам художественной галереи и чувствовал, как проклятая хандра все больше овладевает мною. Не то чтобы какие-нибудь вещи были мне очень уж не по нутру, вовсе нет. Просто действовал яд, которым был напоен воздух в кабинете академика Брауна: на каждом шагу я с досадой замечал, что Слива - ровесница Земли. Здорово я надышался вчера этого яда, он проник мне в кровь.
Слива была уже слишком стара для того, чтобы помочь мне пролить свет на неясные эпохи нашего прошлого. И она была еще слишком молода для того, чтобы я мог здесь позаимствовать что-либо существенно новое. Эта идиотская, мертвящая логика не давала мне непосредственно воспринимать окружающее, гасила все мои впечатления, лишала радости от общения с себе подобными, которое одно уж на таком дьявольски огромном удалении от Земли надо было считать неожиданным и счастливым подарком случая.
К концу дня, раздраженный, противный самому себе, я снова позвонил Тане и сказал, что не хочу больше откладывать свой отлет.
- Но что же делать, капитан? Поток астероидов...
- Дорогой помощник начальника! Если бы вы знали, с кем разговариваете, вы бы не стали вкручивать мне басни об астероидах. Имя Ийона Тихого, отсутствующее в энциклопедии Сливы, имеется в энциклопедиях двадцати трех планет, в том числе в семнадцати - с портретом и кратким жизнеописанием, с перечислением главнейших путешествий и подробной библиографией. Я уже не говорю о специальных справочниках по космонавтике. Кроме того, советую вам внимательно присмотреться к моему кораблю. Надеюсь, вы поймете, что корабли такого класса чувствуют себя в потоке астероидов, как рыба в воде. И если вчера я остался, то - вовсе не потому, что поверил вашей наивной выдумке.
Выслушав эту тираду, Таня сказала:
- Капитан, с вами хочет встретиться один человек. Я очень прошу вас побеседовать с ним. Если после этого ваше решение не изменится, мы, разумеется, не станем препятствовать вашему отлету.
- Где этот человек?
- Если разрешите, через пятнадцать минут мы с ним будем у вас.
- Хорошо, приезжайте. А кто это такой?
- Инспектор Грушин.
- Инспектор - чего?
- Инспектор милиции. Следственного отдела.
* * *
Они вошли в номер - Таня и немолодой мужчина с неулыбчивым и тем не менее очень располагающим, немного усталым лицом. Как и следовало ожидать, опустившись в кресло, он прежде всего вынул из кармана трубку и спросил:
- Вы не возражаете?
Таня кивнула, и я сказал:
- Пожалуйста. Могу предложить вам болгарский табак. С Земли.
- Спасибо, я привык к своему.
Когда он раскурил трубку, я спросил:
- В какую ж это историю я успел впутаться на вашей планете?
- Не тревожьтесь. Надеюсь, что скоро все разъяснится. Сейчас я расскажу вам, что именно интересует нас.
- С академиком Брауном все в порядке?
- Насколько мне известно, да. Почему вы о нем спрашиваете?
- Это единственный человек на вашей планете, против которого я погрешил хотя бы мысленно. Мне очень хотелось заложить его в какой-нибудь фолиант.
- В фолиант?
- Да. Для него, я полагаю, это было бы равносильно тому, что для меня, скажем, или для вас - попасть под тридцатитонный пресс.
Инспектор Грушин не улыбнулся и на этот раз.
- Нет, - сказал он, - с Брауном ничего не случилось. Нас интересует судьба другого человека. Одной девушки.
Грушин переложил трубку из правой руки в левую и, убедившись, что я ни о чем больше не собираюсь спрашивать, продолжал:
- Около трех лет назад из нашего города бесследно исчезла одна девушка, единственная дочь архитектора Урусова. Вы, наверно, представляете себе, что значит для родителей исчезновение единственной дочери.
- Около трех лет назад? Но я здесь только третий день! И никогда раньше я не бывал на вашей планете.
- Мне это известно... Исчезновение произошло после семейной ссоры, причина которой не давала, однако, оснований предполагать самоубийство. Впрочем, девушка отличалась как большой впечатлительностью, так и склонностью к экстравагантным поступкам... Сразу же были начаты поиски. Ни на Сливе, ни на какой-либо из тридцати планет, с которыми мы имеем регулярные сообщения, девушка не обнаружена. Вчера, впервые за время трехлетних поисков, мы натолкнулись на ее след: служащие гостиницы обнаружили ее портрет на вашей хверце.
- Почему вы вчера же не спросили меня о ней?
- Может быть, я не сделал бы этого и сегодня, если бы вы не настаивали на своем отлете. Не в моих принципах торопиться и столь грубо вмешиваться в подсознательные процессы. Я предпочитаю спрашивать лишь тогда, когда сам уже многое знаю. Вчера я знал еще очень мало, у меня был только один левый профиль, лишенный ярко выраженных особых примет. Я решил подождать и не ошибся: сегодня в моем распоряжении оба профиля, фас и портрет в три четверти.
- К тому же - с особой приметой, - грустно добавил я. - Родинка над правой бровью.
- Совершенно верно. Хотя, вернее, не над, а на самой брови. Теперь у нас есть все основания для предварительного вывода.
- Каков он?
- На Земле или на какой-либо другой планете, с которой мы не имеем связи, вы, видимо, встречались с этой девушкой.
Инспектор выбил из трубки пепел и сунул ее в карман. Затем он достал из портфеля обе хверцы, натянутые на плотные листы картона, и положил на стол. Я даже не взглянул на них.
- Капитан, почему же вы молчите? - воскликнула Таня - Расскажите нам все, что вы о ней знаете!
- В том-то и дело, что я, к сожалению, ничего о ней не знаю. Я и сам уже два дня ломаю над этим голову. Я мог бы вам рассказать о любой другой, но о ней, как назло, - ни единого слова. Вы можете мне верить или не верить, но никаких воспоминаний, хотя бы самых смутных.
- Ну и ну! Значит, если когда-нибудь в вашей хверце снова появится мой портрет, вы, чего доброго, даже не вспомните, кто это такая?
Я молча пожал плечами.
- Татьяна Сергеевна, - сказал Грушин, - уж не сомневаетесь ли вы в искренности капитана?
- Я-то не сомневаюсь, - чуть не плача ответила она - Но это так досадно. И я боюсь, что вы...
- Напрасно. Законы сна очень своеобразны. Вы можете никогда не увидеть во сне самого близкого человека. И вам может несколько дней кряду сниться человек, портрет которого вы случайно увидели на афише. Просто попалась вам на глаза афиша, вы ее даже не помните, вы и внимания-то на нее не обратили... К тому же, если бы капитан знал об Урусовой что-нибудь плохое, вряд ли на его хверцах она выглядела бы такой веселой и беззаботной.
