Пересекать пути всех грузовых судов,

Ни вашей гордостью дышать, огни и флаги,

Ни плыть под взорами ужасными мостов.

Перевод П. Антокольского:

Между тем как несло меня вниз по теченью,

Краснокожие кинулись к бичевщикам,

Всех раздев догола, забавлялись мишенью,

Пригвоздили их намертво к пестрым столбам.

Я остался один без матросской ватаги.

В трюме хлопок промок и затлело зерно.

Казнь окончилась. К настежь распахнутой влаге

Понесло меня дальше, - куда, все равно.

Море грозно рычало, качало и мчало,

Как ребенка, всю зиму трепал меня шторм.

И сменялись полуострова без причала,

Утверждал свою волю соленый простор.

В благодетельной буре теряя рассудок,

То как пробка скача, то танцуя волчком,

Я гулял по погостам морским десять суток,

Ни с каким фонарем маяка не знаком.

Я дышал кислотою и сладостью сидра.

Сквозь гнилую обшивку сочилась волна.

Якорь сорван был, руль переломан и выдран,

Смыты с палубы синие пятна вина.

Так я плыл наугад, погруженный во время,

Упивался его многозвездной игрой,

В этой однообразной и грозной поэме,

Где ныряет утопленник, праздный герой;

Лиловели на зыби горячечной пятна,

И казалось, что в медленном ритме стихий

Только жалоба горькой любви и понятна

Крепче спирта, пространней, чем ваши стихи.

Я запомнил свеченье течений глубинных,

Пляску молний, сплетенную как решето,

Вечера - восхитительней стай голубиных,

И такое, чего не запомнил никто.

Я узнал, как в отливах таинственной меди

Меркнет день и расплавленный запад лилов,

Как подобно развязкам античных трагедий

Потрясает раскат океанских валов.

Снилось мне в снегопадах, лишающих зренья,

Будто море меня целовало в глаза.

Фосфорической пены цвело озаренье,

Животворная, вечная та бирюза.

И когда месяцами, тупея от гнева,

Океан атакует коралловый риф,

Я не верил, что встанет Пречистая Дева,

Звездной лаской рычанье его усмирив.

Понимаете, скольких Флорид я коснулся?

Там зрачками пантер разгорались цветы;

Ослепительной радугой мост изогнулся,

Изумрудных дождей кочевали гурты.

Я узнал, как гниет непомерная туша,

Содрогается в неводе Левиафан,

Как волна за волною вгрызается в сушу,

Как таращит слепые белки океан;

Как блестят ледники в перламутровом полдне,

Как в заливах, в лимонной грязи, на мели,

Змеи вяло свисают с ветвей преисподней

И грызут их клопы в перегное земли.

Покажу я забавных рыбешек ребятам,

Золотых и поющих на все голоса,

Перья пены на острове, спячкой объятом,

Соль, разъевшую виснущие паруса.

Убаюканный морем, широты смешал я,

Перепутал два полюса в тщетной гоньбе.

Прилепились медузы к корме обветшалой,

И, как женщина, пав на колени в мольбе,

Загрязненный пометом, увязнувший в тину,

В щебетанье и шорохе маленьких крыл,

Утонувшим скитальцам, почтив их кончину,

Я свой трюм, как гостиницу на ночь, открыл.

Был я спрятан в той бухте лесистой и снова

В море выброшен крыльями мудрой грозы,

Не замечен никем с монитора шального,

Не захвачен купечеством древней Ганзы,

Лишь всклокочен как дым и как воздух непрочен,

Продырявив туманы, что мимо неслись,

Накопивший - поэтам понравится очень!

Лишь лишайники солнца и мерзкую слизь,

Убегавший в огне электрических скатов

За морскими коньками по кипени вод,

С вечным звоном в ушах от громовых раскатов,

Когда рушился ультрамариновый свод,

Сто раз крученый-верченый насмерть в мальштреме.

Захлебнувшийся в свадебных плясках морей,

Я, прядильщик туманов, бредущий сквозь время,

О Европе тоскую, о древней моей.

Помню звездные архипелаги, но снится

Мне причал, где неистовый мечется дождь,

Не оттуда ли изгнана птиц вереница,

Золотая денница, Грядущая Мощь?

Слишком долго я плакал! Как юность горька мне,

Как луна беспощадна, как солнце черно!

Пусть мой киль разобьет о подводные камни,

Захлебнуться бы, лечь на песчаное дно.

Ну, а если Европа, то пусть она будет,

Как озябшая лужа, грязна и мелка,

Пусть на корточках грустный мальчишка закрутит

Свой бумажный кораблик с крылом мотылька.

Надоела мне зыбь этой медленной влаги,

Паруса караванов, бездомные дни,

Надоели торговые чванные флаги

И на каторжных страшных понтонах огни!

К тексту "Пьяного корабля" несколько раз обращался Леонид Мартынов. Мы даем последний вариант его перевода стихотворения Рембо, "замечательного поэта, которого никуда не денешь даже не столько из девятнадцатого, породившего его века, сколько из нашего двадцатого, безмерно возвысившего его столетия" {Мартынов Леонид. Воздушные фрегаты, М.: Современник, 1974, с. 294.}.

Перевод Л. Мартынова:

Когда, спускавшийся по Рекам Безразличья,

Я от бичевников в конце концов ушел,

Их краснокожие для стрел своих в добычу,

Галдя, к цветным столбам прибили нагишом.

И плыл я, не грустя ни о каких матросах,

Английский хлопок вез и груз фламандской ржи.

Когда бурлацкий вопль рассеялся на плесах,

Сказали реки мне: как хочешь путь держи!

Зимой я одолел приливов суматоху,

К ней глух, как детский мозг, проснувшийся едва.

И вот от торжества земных тоху-во-боху

Отторглись всштормленные полуострова.

Шторм освятил мои морские пробужденья.

И десять дней подряд, как будто пробка в пляс

Средь волн, что жертв своих колесовали в пене,

Скакал я, не щадя фонарных глупых глаз.

Милей, чем для детей сок яблок кисло-сладкий,

В сосновый кокон мой влазурилась вода,

Отмыв блевотину и сизых вин осадки,

Слизнув тяжелый дрек, руль выбив из гнезда.

И окунулся я в поэму моря, в лоно,

Лазурь пожравшее, в медузно-звездный рой,

Куда задумчивый, бледнея восхищенно,

Пловец-утопленник спускается порой.

Туда, где вытравив все синяки, все боли,

Под белобрысый ритм медлительного дня

Пространней ваших лир и крепче алкоголя

Любовной горечи пузырится квашня.

Молнистый зев небес, и тулово тугое

Смерча, и трепет зорь, взволнованных под стать

Голубкам вспугнутым, и многое другое

Я видывал, о чем лишь грезите мечтать!

Зиял мистическими ужасами полный

Лик солнца низкого, косясь по вечерам

Окоченелыми лучищами на волны.

Как на зыбучий хор актеров древних драм.

Мне снилась, зелена, ночь в снежных покрывалах

За желто-голубым восстанием от сна

Певучих фосфоров и соков небывалых

В морях, где в очи волн вцелована луна.

Следил я месяца, как очумелым хлевом

Прибой в истерике скакал на приступ скал,

Едва ли удалось бы и Мариям-девам

Стопами светлыми умять морской оскал.

А знаете ли вы, на что она похожа,

Немыслимость Флорид, где с кожей дикарей

Сцвелись глаза пантер и радуги, как вожжи

На сизых скакунах под горизонт морей!

Я чуял гниль болот, брожение камышье

Тех вершей, где живьем Левиафан гниет,

И видел в оке бурь бельмастые затишья

И даль, где звездопад нырял в водоворот.

Льды, перлы волн и солнц, жуть н_а_ мель сесть в затоне,

Где змей морских грызут клопы морские так,

Что эти змеи зуд мрачнейших благовоний,

Ласкаясь, вьют вокруг коряжин-раскоряк.

А до чего бы рад я показать ребятам

Дорад, певучих рыб и золотых шнырей

Там несказанный вихрь цветочным ароматом

Благословлял мои срыванья с якорей!

Своими стонами мне услащала качку

Великомученица полюсов и зон