Луи Фигье (1819-1894) полюбился насмешнику Рембо и за свою "хозяйственно-ботаническую" фамилию ("Фигов" - инжирный, смоквенный и фиговый писатель), и за способность противостоять романтизированному позитивизму Эрнеста Ренана (1823-1892), автора "Жизни Иисуса". Ренан мог попасть под удар Рембо, поскольку, будучи крупным ученым-семитологом и специалистом по раннему христианству, он впадал в либеральную апологию критикуемой им самим религии и в 70-71-е годы воспринимался как один из идеологов новой, Третьей республики, "версальской" по своему происхождению.

Трегье - городок на севере Бретани, родина Ренана.

Парамариво взят поэтом как город в стране плантаций - в Нидерландской Гвиане, близ Гвианы Французской - колонии, известной тогда не одними плантациями, но больше как место ссылки и каторжных работ, куда шли суда с осужденными коммунарами.

Перевод Б. Лившица (отрывок, ч. IV, строфы X-XI):

Найди-ка в жилах черных руд

Цветок, ценимый всеми на-вес:

Миндалевидный изумруд,

Пробивший каменную завязь!

Шутник, подай-ка нам скорей,

Презрев кухарок пересуды,

Рагу из паточных лилей,

Разъевших алфенид посуды!

XLI. Пьяный корабль

Впервые напечатано без ведома автора в "Лютэс" за 8-9 ноября 1883 г. и в книге Верлена "Пр_о_клятые поэты" (1884).

Единственным источником служит копия Верлена, характер поправок на которой указывает на то, что она была написана по памяти, хотя нельзя вполне исключить копирование очень неразборчивой рукописи.

"Пьяный корабль" - одно из самых знаменитых стихотворений Рембо и редкая вещь, по поводу которой сам поэт выражал (согласно свидетельству Э. Делаэ) удовлетворение. См. статью, раздел IV.

Впервые полный перевод стихотворения, выполненный прозой, дал в своей, поныне не утратившей значения, книге "Предсмертные мысли XIX века во Франции по ее крупнейшим литературным произведениям" (1901) киевский филолог и философ А. Н. Гиляров (1855-1928). Названная книга давно стала редкостью, и перевод Гилярова небезынтересен, хотя он задался странной целью ознакомить читателя с этим "безобразным произведением", наделенным лишь "отталкивающим своеобразием" (с. 582). Приводим некоторые фрагменты перевода:

"знаю небеса, разверзающиеся молниями, и смерчи, и буруны, и течения, я знаю вечера, зарю, такую же возбужденную, как стая голубей, и я видел иногда то, что человеку казалось, будто он видел...

Я мечтал о зеленой ночи с ослепительными снегами, о поцелуях, медленно восходящих к глазам морей; о круговращении неслыханных соков и желтом и голубом пробуждении певучих фосфоров.

Я следил целые месяцы, как, словно истерический коровник, прибой идет на приступ скал, и я не думал о том, что светлые стопы Марий могут наложить узду на напористые океаны...

Я видел звездные архипелаги и острова, которых безумные небеса открыты для пловца: не в этих ли бездонных ночах ты спишь и не туда ли себя изгоняешь, миллион золотых птиц, о будущая бодрость?

Но, поистине, я слишком много плакал. Зори раздирают душу, всякая луна жестока, и всякое солнце горько. Острая любовь меня вспучила упоительными оцепенениями. О, пусть разлетится мой киль. О, пусть я пойду в море!.."

В 1909 г. в Киеве же был опубликован первый (неполный) русский стихотворный перевод "Пьяного корабля", сделанный поэтом Владимиром Эльснером:

Я медленно плыл по реке величавой

И вдруг стал свободен от всяких оков...

Тянувших бечевы индейцы в забаву

Распяли у пестрых высоких столбов.

Хранил я под палубой грузу немало:

Английскую пряжу, фламандский помол.

Когда моих спутников больше не стало,

Умчал меня дальше реки произвол.

Глухой, словно мозг еще тусклый ребенка,

Зимы безучастней, я плыл десять дней.

По суше циклоны бежали вдогонку...

Вывала ли буря той бури сильней?!

Проснулись во мне моряка дерзновенья;

Я пробкою прыгал по гребням валов,

Где столько отважных почило в забвенье,

Мне были не нужны огни маяков.

Нежнее, чем в тело сок яблок созрелых,

В мой кузов проникла морская волна.

Корму отделила от скреп заржавелых,

Блевотину смыла и пятна вина.

И моря поэме отдавшись влюбленно,

Следил я мерцавших светил хоровод...

Порой опускался, глядя изумленно,

Утопленник в лоно лазурное вод.

Сливаясь с пучиною все неразлучней,

То встретил, что ваш не изведает глаз

Пьянее вина, ваших лир полнозвучней

Чудовищ любовный, безмолвный экстаз!..

Я видел, как молнии режуще-алый

Зигзаг небеса на мгновенье раскрыл;

Зари пробужденье еще небывалой,

Похожей на взлет серебряных крыл;

И солнца тяжелого сгусток пунцовый;

Фалангу смерчей, бичевавших простор;

Воды колыхание мутно-свинцовой,

Подобное трепету спущенных штор.

Заката красно-раскаленные горны,

Вечернего неба безмерный пожар,

Где мощный июль, словно угольщик черный,

Дубиной дробит искроблещущий жар.

Я, знаете ль, плыл мимо новой Флориды,

Глазами пантер там сверкали цветы.

Мне, зоркому, чудилось - зыбь Атлантиды

Рисует героев трагедий черты.

Следил, как, дрожа в истерической пляске,

Бросались буруны к прибрежьям нагим,

Подводного фосфора смутные краски,

То желтым сочившие, то голубым.

Я грезил о ночи слепительно-снежной,

Пустынной, свободной от снов и теней,

О странных лобзаньях медлительно-нежных,

Беззвучно ласкающих очи морей.

Потом миновал берега и затоны,

Где в топких низинах таится туман,

Как в верше, здесь гнил камышом окруженный,

Трясиной затянутый ливиафан.

И пены неся опахала, все шире

Змеилась кочующих воля череда.

В нетронутом птицами синем эфире

Летающих рыб проносились стада.

Встречал я далеких просторов светила

Их только порты могли б увидать.

Грядущего фениксов там ли ты скрыла,

Природа - бессмертная мощная мать!

[. . . . . . . . . . . . . . . . . .]

Но слишком устал я чудесным томиться,

Нирваною холода, пыткой огня...

Так пусть же мой киль на куски раздробится

И море бесследно поглотит меня!

Я, вечный искатель манящих утопий,

Дерзавший стихий сладострастье впивать,

Как будто печалюсь о старой Европе

И берег перильчатый рад отыскать...

О волны, отравленный вашей истомой,

Соленою горечью моря пронзен,

Могу ли я плыть, где мосты и паромы

Пленятся багрянцем шумящих знамен?

Только спустя примерно двадцать лет появился у нас новый, на этот раз уже полный перевод "Пьяного корабля" Д. Бродского:

Те, что мной управляли, попались впросак:

Их индейская меткость избрала мишенью,

Той порою, как я, без нужды в парусах,

Уходил, подчиняясь речному теченью.

Вслед за тем, как дала мне понять тишина,

Что уже экипажа не существовало,

Я - голландец, под грузом хлопка и зерна,

В океан был отброшен порывами шквала.

С быстротою планеты, возникшей едва,

То ныряя на дно, то над бездной воспрянув,

Я летел, обгоняя полуострова,

По спиралям смещающихся ураганов.

Черт возьми! Это было триумфом погонь,

Девять суток, как девять кругов преисподней!

Я бы руганью встретил маячный огонь,

Если б он просиял мне во имя господне!

И как детям вкуснее всего в их года

Говорит кислота созревающих яблок,

В мой расшатанный трюм прососалась вода

И корму отделила от скреповищ дряблых.

С той поры я не чувствовал больше ветров

Я всецело ушел, окунувшись, на зло им,

В композицию великолепнейших строф,

Отдающих озоном и звездным настоем.

И вначале была мне поверхность видна,

Где утопленник, набожно поднявший брови,

Меж блевотины, желчи и пленок вина