- Еще масла. Ишь ты, моду какую выдумал! Картофь с маслом. Модник! Вон мужички не хуже тебя, а с хлебцем покушали.
- Пускай кушали, а я не хочу.
- А ты что за граф за такой?
- Известно, граф.
- Какой такой?
- Брандербурский.
- Какой?
- Брандербурский. Вот те и все тут. А ты не знаешь.
- Не знаю, да и знать не хочу. А ты этих слов за столом у меня не смей говорить. Что ты охальничаешь в самом деле? Старый ты человек, тебе бы богу молиться, а ты озорничать.
- Глупая ты баба! Ничего ты не понимаешь.
- Не понимаю я? Нет, я все понимаю. Бессовестный! Право бессовестный! Кушайте, родимые, на доброе здоровье, - говорила мужикам хозяйка, ставя на стол жареного леща.
- Что ж, масла не дашь?
- Не дам.
- Наплевать, коли так. Подавай мне каши!
- Ну, ты не командуй, - сказала хозяйка. В то же время кто-то постучал в окно.
- Кто там? - спросила она, подходя к окну.
- Ночевать пущаете, что ль? - спросил с улицы мужичий голос.
- Пущаем, родимый, пущаем. Много ли вас?
- Один, матушка, пишкавой 1. В городу запоздал. Пустите Христа ради.
- Мы, голубчик, Христа ради не пущаем.
- Да я поплачyсь. Что ж, чай больше семитки 2 за ночлег не положите?
- Ужинать станешь?
- Нет я ужинать не стану. Признаться хлебушка на базаре купил - пожую.
Хозяйка было задумалась.
- Пущать ай нет?
- Пусти! - сказали мужики.
- Дело народное. Мы к лошадям спать пойдем.
- И то, - сказала хозяйка.
- Акулина, подь, пусти его!
Немного погодя вошел мужик в старом полушубке и в лаптях.
- Хлеб да соль!
- Просим милости, - промычали мужики.
Прохожий постоял молча середь избы, утер рукавом бороду и повесил шапку на гвоздь. Мужики ели леща и исподлобья посматривали на прохожего.
- Дальной? - спросила хозяйка.
- Фу, дальной, матушка, дальной, - отдувшись, ответил мужик и, отойдя к сторонке, принялся шарить у себя в кармане.
- А пироги с медом будут? - спросил солдат, обсасывая рыбью голову.
- Ухват вон еще у меня припасен для тебя под печкой.
Солдат засмеялся.
- Это бабье ружье-то? Знаем. Эх, Матвевна!
- Что Матвевна? Я давно Матвевна.
- То-то давно. Давно бы пора тебе понять, дура.
- О, старый шут! Право. Лезь на печку-то скорей.
- Солдат залезет.
- То-то, гляди, сослепу-то еще не попадешь.
- Небось! Солдат попадет, не ошибется.
- Да ну тебя! Греховодник! Уйди!
- Эх, Матвевна! Сказал бы я тебе такое слово одно... Ну да делать-то, видно, нечего. С горя хоть трубочки покурить.
Хозяйка что-то не расслушала и пошла в каморку, а мужики стали вылезать из-за стола и напустились на квас. Работница сбирала остатки ужина. Мужики сбились в кучу и, почесываясь, начали промеж себя рассуждать:
- Что ж, спать, что ли?
- Куды эдакую рань?
- А по мне, хошь спать, так в ту же пору.
- Потить лошадей поглядеть.
- Как тебя звать-то, молодая? Акулина, ты мои портянки пуще глазу береги. Слышишь?
- Ладно. Ступайте хушь на двор-то. Теснота.
- А я вот тут, гляди сюда! Видишь, вот тут у меня тряпица висит. Чтобы сохранно. Гляди, на тебе спросится.
- Да ну, ладно.
- То-то ладно. Потом судись с вами. Что с тебя взять?
- Не пропадет. Ишь, бархат какой.
- Бархат и есть. Всякому свое мило.
- Ссякому, брат, своя сопля солона, - заметил прохожий.
- Известно, солона, - подтвердили мужики и пошли на двор.
Солдат с трубкою остался в избе. Прохожий сидел на лавке и вздыхал.
- Почтенный, ты табак куришь? - спросил солдат у прохожего.
- Нет, не курю; мы к этому не приучены.
- Что ж так?
- Так, что не приучены.
- Напрасно.
- Напрасно ли, нет ли, уж не знаю; а вот на дудке я в стары годы мастер был играть. Это точно.
- В пастухах жил?
- В пастухах.
В это время мужики друг за дружкой входили в избу. Один принес хомут сушить. Кто полез на полати, кто так остался на лавочке посидеть. Пошла зевота.
- Да, пастухи это и у нас тоже на дудке играть здоровы, - сказал один, залезая на полати.
- Жилейка это, значит.
- Ну, вот, самая она, - подтвердил прохожий.
- Знаю. Сейчас это лычком навернет, сидит под кустиком, туру, туру. Сс! Ухитрит же его! И то сказать, ведь скука. Ну, а как у вас... жить-то как?
- Что ж жить? Ничего. Как-никак, а жить надо.
- Это что говорить. Все божья воля.
- Да. Хорошо тебе говорить - божья воля, вверх воронкой-то лежишь, сказал прохожий.
- Что ж, я и всячески скажу. Против бога, брат, ничего не сделаешь. Это ты оставь думать.
- Так-то оно так, - сказал прохожий.
- То-то вот и есть.
Вошла хозяйка.
- Матвевна, - сказал солдат, - что бы тебе догадаться солдату бражки поднести. Ах, недогадлива баба-то у нас!
- Тоже бражки. Ох, ты, вор - красны глаза. Уж выпросит. Акулина, нацеди ему! Что с ним делать? А тебе чего? - спросила она у прохожего.
- А я гляжу, где тут солоница-то у вас? Хлебушка тоже пожевать захотел.
- Вон она, в столе. Да посто-кась, я тебе, так и быть, уж щец волью. Может, богу за нас помолишься. Человек ты, я вижу, битый.
- Ох, кормилица, дай тебе господи доброго здоровья, - обрадовавшись, сказал мужик и начал распоясываться. - Еще какой битый-то, я тебе скажу.
- О?
- Да ей-богу.
Работница принесла ковшик браги, а хозяйка налила щей и поставила на стол. Прохожий сел. Солдат у стола, глядя на огонь, курил трубку. Хозяйка тоже подсела к столу.
- Ну, куда ж ты ходил, расскажи-ка ты мне, - спросила она у мужика.
- Да в город, матушка, ходил; бумагу выправлял.
- Какую бумагу?
- А бог ее знает. Вот она, бумага-то.
Он вынул из кармана бумагу и спросил солдата:
- Ты, кавалер, грамоте знаешь?
- Малость тоже маракую, - ответил солдат, держа трубку в зубах.
- Прочитай-ка, прочитай-ка, я послушаю, - говорила хозяйка.
- А то, нет; постой, постой! Ты водку пьешь? - спросила она у прохожего.
- Как, родимая, не пить. Тоже и мы люди.
- Ну так погоди же, я тебе рюмочку поднесу. Что с тобой делать? Сиди!
Прохожий выпил, сказал: "Благодарим покорно" - и принялся за щи.
Солдат взял бумагу, подержал ее на аршин от глаз, потом посмотрел на огонь, обернул бумагу к свету и начал читать сначала про себя, а потом уж громко:
"Из метрических книг Благовещенской церкви села... Благовещенского видно... видно, что эк-оно... да, эко-нoми..." Что за шут? Да... "эконо-ми-ческий крестьянин сельца Большая Елань, Анкидин Тимофеев..."
