Последнее, что я увидел в холле, перед тем как меня потащили вниз по устланной ковром лестнице с блестящими перилами, был официант в эполетах, возвращавший подшивку "Матэн" на место.
- Сейчас резать будем, сволочь, - сказал Вайсиддинов, впихивая меня в "Мерседес", в который, забежав с другой стороны, садился за руль Махмадов. Славяне укладывали пакеты в багажник. Сильно хлопнув его крышкой, они уселись по обеим сторонам от меня.
С места взяли резко. Притормозив у шлагбаума на выезде из подземного паркинга, физик сунул комок крон охраннику в будке и, аккуратно вписавшись в поток машин на магистрали, выехал в сторону Пярнуского шоссе.
Боковым зрением я увидел вдали "БМВ", перед капотом под закатным солнышком прохаживался Прока.
- Сейчас будем тебя резать, сволочь, - повторил, полуобернувшись с переднего сиденья, Вайсиддинов - видимо, старший в этом, говоря военным языком, ОРД, то есть отдельном разведывательном дозоре.
Странно, они не стали меня обыскивать. Ге-Пе ничего не сказал им про свой пистолет?
Нож вошел поглубже. Кровь и без того обжигала мне бедро и задницу.
- Где твоя явка? - спросил славянин справа. Он чем-то колющим поддел мой подбородок. Я скосил глаза. О господи! Литое жало стальной стрелы в штурмовом арбалете с натянутой тетивой. Палец с черной каймой под ногтем на спусковом крючке. Предохранитель не поставлен. Случайный ухаб, и металлический стержень пробьет мой череп насквозь!
Странно, но все ещё не обыскивали. И руки оставили свободными. Я держал их на коленях. Поднял левую и показал пальцем, что в таком положении не в состоянии говорить. Жало стрелы медленно отошло и уперлось в сонную артерию.
- Моя явка недалеко, - сказал я. - Адрес я не помню, но показать дорогу могу. Не убивайте меня. Я все расскажу. Задавайте вопросы. Пожалуйста, не убивайте меня! Если нужно кого-то вызвать на явку по телефону, я сделаю. Только не убивайте! Я дам вам денег! За меня могут заплатить...
Ответил старший:
- Сиди смирно. Говори, куда ехать. Говори просто - прямо, направо, налево, а другое не говори... Сиди смирно. Пока резать не станем. Жить, значит, желаешь? Все желают!
Я припомнил широкую выщерблину в асфальте на выезде со двора школы, где Тармо снимал студию. "Мерседес" неминуемо качнется.
Арбалетчик чаще смотрел не на меня, а вперед, на дорогу, и крутил головой по сторонам. Напор лезвия с другого бока не усиливался, я смог бы вытерпеть и худшее.
Они нервничали. Я чувствовал. Инструкций, как действовать в данном непредвиденном случае, Чико им не давал. Предупреждение о моем появлении они, скорее всего, получили от Ге-Пе опосредованно и неожиданно для себя. Толстяк позвонил в "Палас" и дал наводку портье в сюртуке и цилиндре. Портье ждал меня, иначе, принимая во внимание мою одежку, остановил бы и принялся бы расспрашивать, к кому да зачем. Он впустил меня, потому что я шел в ловушку. А я, идиот, не насторожился, что меня ничего не спросили в дверях в таком подходящем к роскошному месту наряде... Когда тургеневская четверка брала меня, портье упорно не смотрел в мою сторону.
Я понимал, что замочить меня сразу они не решатся, предполагая, что контрольное время моего выхода на связь со своими наступит раньше, чем они поспеют вернуться на базу. Мое молчание вызовет тревогу, и перехваты немедленно развернутся по городу. Или того хуже - если я пришел не один, то они дотащат хвост до своего логова, к Чико, который скрывает там заложника. Я поступил бы на их месте так же - заставил бы выдать явку, добрался бы до нее, устроил там засаду, захватил моих помощников и вытянул бы из них информацию о том, какими силами и по какому периметру меня обложили. Принимая во внимание, что Чико Тургенев оказался в глухой изоляции, информация эта теперь для них жизненная.
- Говори, сколько там человек?
- Обычно один дежурный, - сказал я. И подумал: бедный Тармо, бедные его модели, бедное его искусство и бедный я.
Они успокаивались. Толстый предупредил их верно: я приеду в "Палас" скорее всего один, чтобы зацепиться за них, и мне нужен только Чико.
Когда "мерс", въехав в ухаб, наклонился влево, я вдавился в спинку сиденья и двинул локтями сидевших по бокам орлов. Стрела содрала кожу с моего кадыка и срезала кончик носа старшего справа. Его нож вошел в мою ляжку. Распашной же удар ребрами ладоней оба перехватили играючи. Реакция у них оказалась кошачья.
Машина имела затемненные стекла. Мимо проходили люди, но они ничего не могли видеть, и поэтому поработали надо мной основательно. Встав на колени на сиденье, перегнувшись через спинку, помогал и сам начальник Вайсиддинов. Спустя две минуты, когда меня выволакивали у входа в подвал Тармо, мое лицо, полагаю, походило на сырую отбивную. Я не видел левым глазом. Правая штанина пропиталась кровью. Грудь заливало из ссадины на горле. Возможно, мне сломали левую ключицу и пару ребер. Я едва мог дышать, грудь кололо.
- Подавай сигнал, сука, давай входи, - сказал Вайсиддинов. Он ещё не отдышался.
Со мной остались двое. Он и славянин. Сидевший за рулем Махмадов и другой европеоид уехали на "мерсе" за угол соседнего дома. Или прямиком к Чико за указаниями.
Сдержав стон от боли в груди и пальцах, присев на корточки, почти повиснув на руках конвоиров, я нашарил ключ под ковриком у двери. Слава богу, внутри, значит, никого.
Они вздрогнули, когда сотни висевших на бельевых веревках лент разом взвились под сквозняком из открытой двери. Я получил удар ногой сзади. Сознание покидало меня. Превозмогая слабость и боль, я подполз к стене и сел, упершись спиной. В глазах стояла муть. Мне кажется, я вырубался несколько раз. Кровь из ссадины на горле унималась. Но ляжка горела, будто её обдирали наждаком, вельветовая штанина багровела и набухала густеющим месивом.
- Еще полчаса жду, потом буду совсем убивать, очень больно буду убивать, - услышал я Вайсиддинова. - Не хочешь? Не любишь?
Чего они медлят? Это я подумал не про кавказца и его подельщика.
Пришлось пальцами разжимать распухшие веки правого глаза. Левый я боялся трогать. Старший сидел верхом на компьютерном стуле. Арбалет прислонен к ножке. Второго, славянина, я не видел. Наверное, караулил снаружи, чтобы захлопнуть мышеловку, если кто-то явится в студию. А водитель со своим напарником определенно укатили на "мерсе" за инструкциями к Тургеневу. Телефоном или рацией они не воспользуются до решающего прорыва через границу. Может сработать либо телефонный, либо радиоперехват и в полиции безопасности, и в представительстве "Балтпродинвеста".
Неужели опоздают? - подумал я опять не про кавказцев.
Вайсиддинов поднял арбалет. От стального жала до моего лба два метра. Большой палец с каемкой грязи под ногтем сбросил предохранитель. Указательный лег на спуск. А я не мог пошевелить рукой, хотя "ЗИГ-Зауэр" за брючным ремнем упирался рукоятью в спину. Всюду была одна боль...
Я подумал, что через секунду-другую вернусь в узкий склеп, сложенный из плотно составленных тяжелых плит. Таким я увидел мир иной в лаосском госпитале на берегу Меконга, после того как, зависнув в прыжке через окоп, получил штыковой тычок в пах. Я вспомнил, какая скука накатила среди серых плит, даже подумал, что и в туалет-то не нужно идти, раз мертвец...
Грянул выстрел. Почему я услышал? Разве арбалет не бесшумен?
В том, что касается материального обеспечения семьи, я старался во всем следовать примеру отца. Банковские счета с неприкосновенными суммами для мамы и Наташи, каждой отдельно, существовали на случай моего "выпадения в осадок" уже несколько лет. Но вспоминать об этих счетах, оказывается, время ещё не пришло. Здоровье мое вытягивало многое, и превращаться в обузу для своих пока ещё не предстояло...
Это подтвердил врач "Балтпродинвеста", человек с ухватками военного хирурга. В глубине лавки Тоодо Велле часы пробили одиннадцать вечера, когда он завершил обработку моих телес. Переломов, слава богу, не оказалось, только множество сильных ушибов. Рана в бедре, однако, требовала серьезного лечения. Без госпитализации "тубиб" ни за что не ручался. Пугал гангреной. Однако, скорее всего, паниковал. Без нужды шмыгал носом и неуверенно перебирал инструменты в сумке с крестом...
