Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Теперь пусть курит! — эхом повторил Пикалов и радостно мотнул головой. — Во, мужик!

— Молодец, — презрительно сказал Арканя.

Пасечник замолчал, повесив большую свою кудлатую голову на грудь, — в волосах и в бороде с сединой перепутались мелкие стружки, — потом вскинул голову и стал смотреть долгим внимательным взглядом на лампочку, засиженную мухами, глаза у него наполнились слезами.

— Отходил, — зарыдал грубым голосом пасечник, — отходили мои ноженьки-и!

— Вот те раз, хозяин! Да ты чё? — засуетился и тоже сморщился Пикалов. — Ты чё, хозяин!

— Ревишь, а я бы имел пасеку налаженную! — утешал Арканя. — Я бы разве килограмм сдал сверх плана? За твою зарплату? Ни в жизнь! Все в город — по пятерке! Хочешь не хочешь, покупать будут! Благодарить будут, слышишь, ну?

— Спичку не зароните. Шли бы в избу, — говорила жена пасечника, стоя в дверях и глядя на плачущего мужа.

Замахиваясь на кого-то невидимого, ворочая безногим туловищем, пасечник повез рукавом по верстаку и уронил стакан. Арканя тоже махал руками, и Пикалов тоже начал махать. Они смутно пришли к общему согласию, и каждый считал, что именно он прав и все с ним согласились в чем-то важном. Арканя объяснял жене пасечника:

— В город бы вас, на комбинат. С магазина попитаться. Надо уметь вертеться! Учи вас, долбаков деревенских! Отделение-е! Слушай мою команду!

Стакан мягко подпрыгивал в стружке, катался под ногами…

Дымка упиралась, когда ее на веревке-удавке затаскивали в лодку. Арканя тянул, Пикалов толкал сапогом сзади. Потом они плыли вниз по Шунгулешу, Пикалов все пытался завести мотор, но у него не получалось. Плыть вниз можно было и без мотора. Шунгулеш — быстрая река. В лодке они запели песни. Дымка смотрела назад, пока ее везли в лодке, нарыскивалась прыгнуть за борт. Подплывали к селу, и Дымка стала смотреть вперед, навстречу доносившемуся по воде чужому собачьему лаю. Пикалов простуженно напевал:

Посмотрите, как пляшу,

Я бродни с напуском ношу!

Арканя смутно прорастал воспоминаниями в дальние годы детства: когда подпивали его дед и бабка, у которых он воспитывался, то на пару пели частушки и песни, и вот эту, про бродни с напуском, тоже, а он, маленький, в красной рубашонке, плясал босой посреди избы. Он пытался подпевать и теперь, но слова плохо помнились, забыл их, а помнил «Ландыши-камыши» и «Ладушку».

Лес в темноте осенней светился по берегам, светились в основном березы и осины, редкие, вперед других скисшие лиственницы. Еще не сильно было темно, а так, сумеречно.

2

Утром Арканя проснулся тяжело, — с годами стал болеть на похмелье,пошел проверить собаку, которую привязали ночью в стайке. Вчера она укусила кого-то, то ли его, Арканю, то ли Пикалова, — Арканя вспомнить не мог, — но укусила. Собака показалась сильно маленькой. Брюхо у нее было заметно отвисшее.

Даже сильно отвисшее. На промысле ощенится. Арканя принес ей вареной картошки и половину хлебного кирпича. Дымка не ела и от нового хозяина отворачивалась. Лапки, ошибочно показавшиеся Аркане при первом взгляде разношенными, были хорошими комочками, только женски длинноват был следок. Вполне хорошие лапки.

— Собачку мы с тобой зряшную сосватали, — сказал Арканя не то, что думал.

— А ты чего хотел перед промыслом?

— Да я так просто. С пузом ишо. Дам сапогом, высыпятся!

— Не-е, это нельзя. Она совсем тогда не сгодится.

Они опохмелились с Пикаловым и решили, что надо искать еще одну собачку, для страховки. Какую ни на есть. Бывает, возьмется за соболя и вообще какая-никакая дрянь. Всю жизнь под воротами пролежит, а потом раз и на тебе! — пошла соболей ловить. Таких историй они рассказывали друг другу несколько и, убедившись в своей правоте, пошли думать со знакомыми мужиками в деревню.

Арканя был действительно озабочен второй собачкой и поэтому к разговорам относился серьезно, пил поменьше и соображал, как бы обмануть какого раззяву-охотничка да купить у него принародно за хорошие деньги собаку. Это случалось в Арканиной биографии. Это, говоря прямо, был его коронный номер. Выпьет охотник — море по колено, тут его и начинай вертеть. Особенно ловко выходило, если вдвоем, если напарник подпевает. Опомниться не успеет охотник — деньги у него в кармане, собачка в чужих руках. Все при свидетелях, никакого мошенства. И чем больше уплачено, тем дело честнее. Плачет иной наутро, — а чего ты, ворона, вчера куражился?

— Дворового купи? — в шутку предлагали мужики, но Арканя не обижался.

Вечером в каких-то гостях, — уже по избам гулянка пошла,потребсоюзовский шофер предложил Аркане своего дворового кобелька, дескать, есть надежда, что в нем талант проявится, потому что одним боком кобелек произошел от известной в недалеком прошлом по Шунгулешу сучки Альмы. Сам хозяин его не пробовал, а держал во дворе.

Кобелек толковый, понятливый, правда, во все драки завсегда лезет, и посейчас у него лоб распластан, отец у Верного (так звали кобелька) был драчун известный, шеленковский лабазный кобель, Верный и характером пал в отца, — но матерь его, Альма, сука добрая была. Ее брали на медведей, на сохатых, соболей она тоже хорошо находила. На морде у сохатого Альма и погибла.

Шофер на охоту не ходил из-за лени и огромного брюха, он и за столом-то сидел боком, и руль брюхом приваливал, когда закуривал в машине на ходу.

Арканя про себя потихоньку соображал, что вот если купить кобелька подешевле, как бы по пьяному делу, то он немного потеряет. Деньги, оставшиеся от продуктов, он все равно пропьет — тридцать рублей, не брать же их с собой в тайгу, для вертолета деньги под плексигласом лежат неприкосновенно. Чего ж еще. Все собака. Не хрен с маслом. Деньгам один конец. Вот если он их сейчас отдаст шоферу, то деньги эти, при умном поведении, все-таки будут совместно пропиты. Не понесет же их такой солидный, самостоятельный мужик — с таким-то брюхом! — под зеркало! На месте расстреляет! (Но в таком рассуждении Арканя дал просчет, потому что в этой деревне пропивали мужики от десятки вниз, а от десятки вверх клали под зеркало).

Кобель был рыжий, крупный, мясистый (мясо не картина, в первые дни сойдет), не сказать, чтобы дурного сложения, локотки разве сильно разведены да хвост дворняжий, провисает между ног, но глаза у него были умные, воровские, челюсть бульдожья, а грудина широкая. По глазам судя, непростой кобелек, хоть особых надежд на него возлагать не приходилось.

— Ты чё, тятя, пьяной? — удивленно спрашивала девочка шофера, когда отец вытаскивал на улицу — в дом Арканю с Пикаловым не приглашал — за цепь упиравшегося кобеля. Присутству-ющие посмеивались. Верному надели на шею веревку (цепь Аркане была не нужна, хотя хорошая, самокованная), привязали к заплоту. Девочка поняла, что Верного продали, заплакала, стала просить отца. Вышла хозяйка, пристыдила мужа, что из-под цепи собаку продал, а шофер, тоже смехом будто бы, отдал ей тридцатку, но не шутя, а совсем отдал, со словами: «Бери-ка, Алевтина, Верный у нас поросенком отелился!».

Пришлось посмеяться и идти от чужих ворот не солоно хлебавши. Девочка шоферская плакала, убивалась, бежала следом, целовала Верного в морду. Аркане стало жаль девочку, сказал, что ничего, Верному хорошо будет: «Мы с ним в лес пойдем, соболей ловить будем!».

— Соболей, — усмехнулся Пикалов, которому было жаль пропавших из общего дела денег, — в самолучшем случае рагу из него получится. На нем мяса, как на телке!

Лет Верному было около трех-четырех, шофер и его жена разошлись во мнении по этому поводу. Он говорил, что сначала стайку построили новую для коровы и телка, потом Верный появился, а она, призывая в свидетели отсутствующих своих родителей, припоминая, сколько она слез пролила, пока заставила мужа делать новую стайку, доказывала, что Верный появился за год до этого счастливого события. Стайка, выходившая задом на перекопанный огород, была видна. Хорошая, теплая, с сенником, срублена она была из старой бани с добавкой новых хороших бревен на нижние венцы. А три-четыре года для кобелька — это такое время, когда изменения еще могут произойти, может, и толк в нем окажется. Кобельки против сук запаздывают на полгода год в своем развитии.

3
{"b":"40570","o":1}