- Далеко был,- оправдывается Мишка.
Не верит Шельма, пасть прикрыла и отвернулась...
- Ушел - и господь с ним,- по-взрослому говорит Мишка.- Не наш был, значится...
Сойка на кедре зашипела, блеснула лазоревым перышком, заныряла по кустам, потом улетела по самым вершинам. Синицы копошились, тинькали, вертелись и вниз головой и боком, весело и бездумно - ни горюшка, ни заботы, ни печалей никаких. Долго высматривал Мишка синичек, даже Шельма залюбопытствовала, на что хозяин смотрит, тоже увидела синиц, сконфузилась - ни к чему эти птицы охотнику, смотреть на них нечего, мало ли какой живности в тайге, на все внимание обращать, охотиться совсем нельзя будет. Рябчишку хотя бы, куда ни шло. Опять прикорнула Шельма под своим кустом, а Мишке и идти никуда не хочется и перед Шельмой стыдно. И сидит, хоть уже и не горюет.
Да вдруг встрепенулась Шельма, вся скука слетела, побежала куда-то, вернулась к Мишке, а потом с лаем кинулась навстречу чужому черному псу.
Опустил Мишка приготовленное ружье.
Шум в кустах, вот уже три собаки Шельму окружили, загривки вздыбили, рычат...
Ходко мужик поднимается к Мишке.
- Здорово, дядя Хомяк!
Подошел Хомяк, мужик огромный, корявый.
- Ты стрелял? Это кто тебя учил по чужим местам промышлять? - Злое лицо у Хомяка, не жди добра.
Вскочил Мишка, попятился, губы дрожат, сказать ничего не может, за берданкой тянется...
- Сю-сю-сю ее! Мать вашу в хребет! - травит своих собак Хомячина на Шельму.
Заварилась каша, визг, рычание, драка, катают Шельму две Хомяковы сучонки, в клочки рвут, а большой кобель в стороне сидит, на хозяина похожий, старый да трепаный.
Мишка к собакам было, Шельму спасать, да надвинулся на него Хомяк.
- Я те счас башку оторву!
- Не подходи, дядя Хомяк! Не подходи, убью! - пятится Мишка, о собак запинается.- Ей-богу...- подтвердил Мишка упавшим голосом, а сам вел ружьем, целил в Хомяка, черное очко ствола прыгало в дрожащих руках.
Могло и выстрелить ружье с перепугу.
- Рукосуевский щенок-то? Признал вроде! - смеется Хомяк в лицо Мишке.Бравый парень! Ну-ка пугни меня, ишо пугни!
А сам медленно подходит, ноги в ичигах кривые медленно переставляет, смеется.
- Ты, однако, титьку седни не сосал, а то беспременно моего сохатого завалил бы! - Подошел прямо грудью на ружье.
Опустил Мишка ствол берданки, не выдержал - куда ему против Хомяка.
За ствол взял Хомяк Мишкино ружье, отвел ствол, выдернул берданку и в траву кинул. Раздался выстрел, у Хомяка и бровь не дрогнула, а Мишка присел, тут Хомяк сгреб его за волосы, приподнял... шмяк - затылком о кедру...
Из носа, из ушей побежали быстрые струйки крови, а как только опустила рука кудрявый чуб, повисла у Мишки голова, как у подбитого чиренка, упал он в траву, прямо Хомяку под ноги.
Будто запели комары, загудели и стали на лицо садиться.
- Подохотничал, сучонок? - улыбнулся Хомяк. Наклонился над Мишкой, ножик из ножней Мишкин достал, посмотрел, в сушину сунул, лопнул ножик, как лучинка.- Тут тебе не в деревне. Там вы, гниды, хозяева, а сюда не наваживайтесь! - Повернулся: собак нету, где-то по кустам, слышно, сварятся.
Нашел берданку Хомяк, поднял, затвор далеко кинул, а берданку в щепы изломал, кинул ближе к Мишке.
Чудно, оперившись свежими щепами, валяется берданка.
- Тут тебе тайга, вот и живи путем...
Отводя ветки, пригибаясь, ныряющим легким шагом уходил Хомяк по пади, мелькала и вскоре перестала мелькать его огромная среди людей, маленькая в тайге фигура.
Трепали где-то по кустам Хомяковы собаки Шельму, крикнул Хомяк своим собакам, еще крикнул: "У, падаль!" - хлопнул выстрел, в голос завыла, заголосила Шельма и пошла шкандыбать по кустам, уметывать...
Поднял гудящую голову, залитое слезами лицо Мишка, пели сытые комары. Слиплись волосы на затылке от крови, как от смолы; липкие, плохо гнутся пальцы, белыми щепами торчит из папоротника измочаленная берданка. Подумал Мишка, что стволу ничего не сделалось, ложу приделать можно будет, а посмотрел - и потекли обидные детские слезы: крив был и ствол, не было затвора...
Отохотился - где батя новую стрельбу возьмет?..
И вдруг в голове загудел громким басом жаркий комар, поплыло все в голове, побежала река, поползли, как вода по стеклу, зеленые кедры, мелькнули огороды, будто не в тайге на поляне лежал Мишка, а будто картошку внаклон копал, закружилась голова, и сунулся в огородную землю лицом...
И все лил и лил за окном осенний дождь.
Поили Мишку крепким бульоном, медвежьим салом, травными отварами, горячим молоком и сливками, бабушка от испуга шептала над ним, Зуиха. Приходили к отцу соседи, мелькали и размывались их лица, говорили:
- Не путем Хомяк исделал.
- Неззя ему попускать.
- Давно он деревне поперек стоит.
- Ково же, парнишка вовсе еще, забоялся.
- А кто его не боится? Ему ни закона, ни нужды, он весь в тайге. Ни бабы, ни детишек, одни собаки, за ково ему бояться?
- Плохо в тайге началось. Эко баловство, за зверя человека убивать. Раньше такого не было.
- Пусть теперича уходит, один против мира не удержисся. Тайга - лес темный.
- Заимку сожгем, да и сам не уйдет.
- Не надо крови, мужики.
- Шибко быстрый на кровь народ нынче.
- Ну да Хомяк - он хомяк и есть, паря.
И все лили и лили за окном дожди, напасть, а не осень была, прямо в зиму с дождем вкатила, и не припомнят такой жидкой да теплой погоды старики на эту пору.
А проснулся Мишка уже вовсе здоровым. Мать была в стайке у коровы, в доме было очень тепло от печки, тикали часы, а за окном был новый свет...
Встал Мишка босыми ногами на пол - хорошо держат ноги, побежал к окну - снег на дворе!
На стайке, на заплотах, на дровах, на бане - везде снег!
И следки собачьи, а сами собаки под навесом, на цепях.
Обернулся - отцовский френчик под занавеской и сапоги отцовские стоят - носки в разные стороны.
Хвать в кладовку - поняги отцовской нету, ичигов нету, винчестера нету...
- Мамка! Мамка!
Босым ногам щекотно на снегу на крыльце. Слышно, дзинькает молоко в подойник.
Шмыгнул Мишка в дом.
В сенях мать загремела кринками, молоко переливает.
- Мамка, а мамка! Поче батя винчестер взял?
- Не кричи на всю деревню! Ног тебе нету! Черти тебя раздирают, нагишом по снегу носят!
- Поче он без собак пошел?
- Ну, ково блажишь? Маленький, што ли? Балбес! Иди дрова под навес убери да двор вымети, оттеплет, дак корова увязнет!
Сунулся Мишка в сени из избы, неотвязный:
- Батя-то поче винчестер взял, а без собак пошел?
- Я те сказала, обувай сапоги! Он мне не сказывался!
Мать выглянула из стайки с лопатой, видит - Мишка готов: в ичигах, с понягой за плечами, с ружьем, к собакам идет, по двору наискосок следы оставляет.
- Ты куда-а?
Идет себе Мишка к собакам. Мать к воротам, бегом, бегом, смекнул Мишка да тоже к воротам, но мать вперед поспела.
- Ну-ка, в избу иди! - а сама расшеперилась у ворот, норовит за двустволку цапнуть.
- Не дури, мамка, я за батей! - увертывается Мишка, не дается.
- Я те покажу сейчас за батей! - Мать уже в голос ревет, а от калитки не отходит, дорогу загораживает.
- Через огород уйду! - грозится Мишка, а сам на бревна, на дрова, на заплот.
- Миша-а, я те всю правду скажу, ой, боже ты мой,- чуть не плачет мать,- с мужиками отец пошел. Не бойся, сыночек.
Стоит Мишка на дровах, высоко, сейчас через заплот перемахнет, на мать не смотрит, насупился, бровенки сдвинул:
- Шельму спусти.
- Миша-а, не ходи! - старается мать разжалобить сына, подошла к дровам, за ногу Мишку ловит, сама с головы платок тянет, плакать на Мишкиных глазах собирается.
- Брось реветь! - по-отцовски говорит Мишка.
- Я тебе чего скажу, Мишенька, недобро пошли мужики, не на охоту. Заради матери, Миша...
