Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Слово "вор" снова бросило Господину Просто в лицо краску стыда и бессильного негодования - он кончил университет по юридическому факультету и знал правовые нормы.

- Сколько? - спросил Господин Просто негромко, неспешно и очень естественно.

- Пятнадцать,- ответили враз все трое противников: Неизвестный Человек, старший приказчик и младший.

"Шантажисты",- подумал Господин Просто, извлёк бумажник, отсчитал пятнадцать не рублей, а бумажек, забрал шкатулку, уже завёрнутую в старую газету, и вышел с чувством человека, счастливо отделавшегося от крупной неприятности.

Улица ему сразу оказалась знакомой не в лицо, а по плану. Он вспомнил, что если идти домой кратчайшей дорогой, то придётся перейти реку через мост, подумал, что шкатулку следовало бы бросить туда, в реку, но сообразил, что это может привлечь внимание прохожих и создаст новую историю, и решил снести покупку домой, чтобы там сжечь её в камине, не распаковывая.

Булочник на углу (идти приходилось мимо него) всё ещё шагал в задумчивости; иногда он бормотал: "У меня товар первый сорт", но иной раз вставлял неожиданно: "А всё-таки я этот фонарь когда-нибудь зажгу".

Булочник уступил дорогу Господину Просто.

Собственно, слова булочника к дальнейшему развитию рассказа не относятся, но они связаны с улицей, на которой произошло с Господином Просто досадное для него событие. Булочника никто отдельный не слушал слышали его бормотание частями спешившие прохожие. Чтобы слышать всё нужно было остановиться перед булочной, но торговал булочник плохо и только по утрам - у его лавки никто не останавливался - Господин же Просто редко выходил из дому ранее десяти - одиннадцати часов, т. е. уже около полудня.

III

Старая газета, приняв форму шкатулки, перегнула на углах свои тексты: "Назначаются,- говорила она,- испр. д. экстраго профессора императорского тета св. Владимира, доктор сов Егоров - ординарный пр. того же университета по кафегеской химии, с 1 января; докцицы, прозекторы и приват императорских... и т. д.", бумага уже в дороге обтёрлась, а когда Господин Просто, поднимаясь к себе по лестнице, ударил случайно шкатулку о перила ветхая обёртка прорвалась и часть дерева выглянула из-под бумаги наружу, та часть, где к нему была прикреплена гладкая, тонкая и узкая медная пластинка с гравированной надписью "Мачхен".

Но все-таки ценность шкатулки была не в этой надписи ? что могло значить имя может быть прежнего владельца шкатулки в новых и чужих руках? на что оно указывало: на неравенство судеб вещей, на переход одних к любимым и близким, несущим в своей крови, в своем мозгу все оттенки обличий предшественников владения и их сущностей, и на бездомность других, путешествующих в неизвестность, ищущих себе нового родства. Им, вещам, конечно известны некоторые особенности человеческого общежития, они всё же не ошибаются в поисках, так как знают, что родство образуется из свойства здесь шкатулка втиралась недаром - потеряв родство, она готова была терпеть новые отношения не год и не два, а десятилетия, чтобы от людей, стремящихся соединиться в свойстве, перейти к их прямым родственникам, к детям и внукам, чтобы можно было величаться: "шкатулка бабушки или дедушки", и пользоваться уважением и заботой.

О хотении вещей что же говорить? Хотений у них нет, да если б они и были - люди отвергли бы эти хотения - так неудобна была бы из-за того жизнь: пришлось бы выдумывать новые ряды сентенций. И однако, о чём бы ни думал Господин Просто, когда прикоснулся к крышке шкатулки ещё в магазине рассматривал ли он в воображении поперечные проекции юбки и видимых сквозь неё ног или что другое, соединял ли упругую полированность крышки и рёбер с другими представлениями ? неизвестно (он и сам не всё мог вспомнить) - всё же этот момент первого прикосновения оказался решающим.

Шкатулку уже нельзя было уничтожить. Господин Просто освободил её от бумаги и поставил на стол. Напряжение её было большим - чтобы войти в свойство - она должна была приглянуться, иначе её история всё же могла кончиться плачевно, как история прекрасной девушки с железнодорожной станции, девушки, влюбившейся в человека, который за свою жизнь только один раз проехал по той линии. Узоры любви неописуемы ? но потемневшая желтизна была несомненно изобретательна - вправо и влево всё настойчивее и настойчивее росли неправильных очертаний полулуния, переходили в стремительность, образуя в каждую сторону по одному большому тёмному выгибу, вверху они клубились почти как недосягаемые облачка - это не рисунок,- нет! - это чувство.

Шкатулка понравилась. И снова появились аршины юбки, здесь уже можно сказать, потому что определение найдено ? это были не аршины плоскостей, а горизонтальные, и горизонтальность свидетельствует, что бесстыдного не было. Господин Просто ещё не знал, во что должно было бы превратиться лучше тело - в металл или в дерево,- он не был, однако, изысканным и не думал ни о фарфоре, ни о мраморе. Потом он не хотел ничего разбивать.

Фразы его,- то, чем он общался с людьми,- были слегка неправильны - не всегда мысль предугадывала возможности - значит разбить чужое было легко. Дерево и металл были спокойнее - к ним следовало бы применить силу, чтобы сломать их - он мог и не применять силы - это было в его власти.

Шкатулка оказалась в правильной пропорции к доске стола, на который он поставил её. Персидский орех середины доски принял соображение новой гостьи. Ключа у шкатулки не было.

Господин Просто вышел в другую комнату: нужно было решить - идти ему или не идти туда, к тётушке, куда он не дошёл в первый раз. В гостиной он не принимал таких решений - портрет в тёмной рамке стоял на столе в кабинете.

Но портрет не был возбудителем чувств - он был успокоителем их. Неудача была такою явной, что успокоиться следовало.

На портрете же были и глаза и нос - он был ещё больше представления. Он, наконец, таил в себе под отображениями отображения того, что Господину Просто пока не было известно ? он относился прямо к личности и не беспокоился о ногах, как бы уверенный, что ноги есть только продолжение главного.

Господин Просто смотрел на портрет минут десять - каждый завиток волос был вновь исследован, каждому закруглению формы было найдено уже знакомое определение, когда вновь предстали быстро идущие ноги, так быстро, что уловить их взглядом и разделить на имена частей было невозможно.

Он только знал, что в ногах напряжения и стремительности больше, чем в остальном. Но стремительность и напряжение раздражали. Господин Просто встал и вернулся в гостиную.

На горшке, в котором перед итальянским окном, в плетёной корзине росла пальма, лежала перечная банка: это был уже беспорядок не потому только, что такие вещи должны находиться на кухне, но и потому, что надпись:

"Чёрный

Чистый ПЕРЕЦЪ Сингапуръ

молотый"

с твёрдыми знаками, скучная, и рамка около надписи в жёлтых завитках на поле цвета воронёной стали ничто собою не представляли.

"Перец - молотый перец" и только. Это слишком просто, чтобы лежать в гостиной под пальмами.

Прежде чем выбросить банку вон, Господин Просто обернулся к ореховому столу. Шкатулка стояла на прежнем месте, но крышка её вздрагивала, и слабый человеческий писк раздавался из-под неё. Интонации и общее построение писка, не связанное в речь, были необыкновенны для уха только мгновение Господин Просто шагнул к столу и приподнял крышку шкатулки: из середины, как на пружинке, выскочил маленький человечек в жакетном костюме и с лорнетом в руке. Человечек сел на ребро своего невольного, очевидно, помещения.

Борода у него была широкая, седая и большая; брюки неправильно ношеные, ноги очень короткие в сравнении с туловищем, лицо гномика с красноватым носом, брюшко несколько преувеличенное.

Говорил он непонятное. Если бы факт его появления можно было взять сам по себе - он остался бы безразличным; но Господин Просто вспомнил приключение со шкатулкой в магазине, сказал вслух: "Вот ещё новая гадость!", схватил человечка поперёк талии и поднёс к себе поближе, чтобы рассмотреть лучше. Человечек запищал явственнее.

3
{"b":"40562","o":1}