Солнышко, невысокое еще, поднимается медленно-медленно из-за холмов, где оно было в объятиях ночи.

Море манит своей синевой и нежными накатами волн на берег. Хруст под ногами от маленьких камушков. Ноги утопают в них. Ноги утопают в море. Прохлада. Раздеваешься. Вновь вступаешь в море. Утреннее море. Прозрачное и пронзающее. Входишь в воду. Тело привыкает к холоду, но не останавливаясь ни на мгновенье ныряешь. Тебя встречает подводный мир. Холодные волны придают тебе дополнительную силу, и я, борясь с холодом и медузами, плыву к берегу. Останавливаюсь. Поворачиваюсь. Плыву обратно. Камни у берега принимают мои ноги.

Море уже теплое для меня. Солнце греет. Небо голубое. Эчки-Даг впереди. Когда-то эта величественная гора была огромным коралловым рифом. А сейчас каждый вечер наше светило прячется за нее.

И вот греюсь на солнце. Когда вода полностью исчезает с моего тела и уже пылающая звезда начинает печь руки и ноги, почти машинально бросаю взгляд на окружающий меня дикий пляж.

Мелкие, маленькие камни разбросанные по желанию моря.

Лень. Одно из великих ощущений отдыхающего. Эти мельчайшие разноцветные красавцы способствуют тому, что она полностью охватывает всего меня. Соревнующиеся между собой, набегающие на берег волны успокаивают окончательно. Жизнь, время превращаются в теплое вино. Все хорошо.

Теперь сижу. Руки опускаются в каменный песок. Медленные движения. Неглубокие ямки. Ага! Красивый. Цвета морской волны, с более темными зелеными бороздками. Поворачиваюсь на бок. Одной рукой поддерживаю голову, другой продолжаю перебирать камушки. Бесконечное число каменных крох так и умоляют взять из с собой. Взять туда, гда их еще не видели. Туда, где живут миллионы людей. Там они могут путешествовать из рук в руки, а не лежать среди своих собратьев тысячелетиями, повинуясь приказам всемогущих волн.

А иногда взгляд через тонкое стекло маски падает на гусеницу в камне. До нее можно добраться, но изрядно рискнув. Ныряешь, доплываешь, хватаешь, сжимаешь крепко в руке, чтобы камень не выскользнул, ведь потом придется искать уже среди водорослей, а это напрасная трата времени, отталкиваешься от дна (вокруг тебя весит облако песка, которое родилось в твоих энергичных движениях) и быстро всплываешь. Там, на поверхности, вдыхаешь глубоко и снимаешь маску. Получилось!

Это живое существо жило некогда. Оно видело исполинских животных. Здесь было глубокое дно огромного океана, который тогда соединял Черное и Каспийское моря...

Камни в море... Я слышал, что на Эчки-Даге очень часто встречается горный хрусталь... Странное желание забраться на эту вершину...

Анна Дмитриевна.

Вечер наступал на город. Пропадали с пыльных улиц люди, исчезали в объятиях своих квартир. Ветер гнал по тротуарам желтые листья, кое-где в маленьких лужах отражался розово-красно-оранжевый закат. Небо разделилось: с одной стороны всеобъемлющая ночь, а с другой убегающий день. Казалось, ночь захватывает город.

Шелест листьев дерев не мог заглушить шаги Анны Дмитриевны, которая в приподнятом настроении прогуливалась по скверику у Бородинского моста. Она радовалась прошедшем дне, ибо он был для нее во всем удачен, радовалась о своих внуках, радовалась тишине и спокойствию. Ее седые волосы иногда развивались на теплом мягком ветру, и это ей придавало еще большую радость. Все было хорошо, ей было хорошо.

Стоял в Москве тогда август. Месяц странный и плачевный. Когда приходит август все начинает вспоминать об осени. Анна Дмитриевна любит осень. Ей нравятся золотые и красные листья, долгие дожди за окном и серое небо. Я не люблю осень. Она скверная, капризная старуха, что бродит среди нас и своими слезами, своими мольбами и угрозами портит весь мир. Портит цветы, портит листья, одалживая им цвет золота, портит небо, портит меня.

Осень и весна похожи, но есть одно отличие: осень ведет к смерти, весна выводит природу из объятий смерти. Весна творит тем, что уничтожает основы зимы. Осень творит тем, что уничтожает плодородие лета. Осень и весна противоречат друг другу, но внешне схожи.

Они, как люди: внешне друзья, в душе враги. Когда говорят, что осень красоты время, я утверждаю, что эта красота смертельна (хотя, быть может, именно эта опасность в великолепии столь притягательна), когда мне кричат, что март "прыщавый студент", я отвечаю, что родился в марте.

Весна дает надежду, осень ее забирает, а в человеческой жизни верить и надеяться значит существовать. Не так ли?

Конечно, такие мысли не сопровождали прогулку Анны Дмитриевны. В ее душе царило умиротворение и ничего более. Она чувствовала тишину, а это бывает не так часто у людей.

Когда добрая старушка оказалась на вершине холма, она заметила юношу, который заснул на траве. Вид его был настолько не наигранный и по-детски счастливый, что ей захотелось запомнить его. Она приостановилась, и, приблизившись к спящему, и вовсе остановилась. Тот спал крепким сном и, похоже, видел хороший, добрый сон.

Бабушка сала рассматривать его лицо, но в тени ветвей она увидела всего лишь некоторые черты, а запомнились длинные волосы и большая улыбка. Этого ей хватило, чтобы полностью уверится в истинности своего первого впечатления о нем.

Она постояла еще чуть-чуть, почувствовала наступающую дремоту, и, не решившись его будить, уже как будто побрела дальше, но...

Она увидела в тени деревьев нечто, что заставило остановиться Анну Дмитриевну.

Под деревьями, на траве лежали листки исписанные мелким корявым почерком. С первого взгляда можно было подумать, что это рукописи: предложения были несколько раз перечеркнуты, видны поиски автором подходящего слова, рисунки действующих лиц или мыслей. Да, безусловно, это было что-то загадочное, мир юноши, что уснул в большом городе на маленьком холме. Анна Дмитриевна разобрала слова посреди почти листа не затронутого стоками корявого почерка молодого человека: "Это все, что я хотел сказать об этом."

"Он закончил и уснул", - подумала добрая бабушка. Она походила вокруг спящего и собрала все листочки, аккуратно положила рядом с ним, посмотрела на уходящее солнце...

"Это все", - и Анна Дмитриевна тихо побрела к своим внукам, к своему приятному старческому сну.

"Исповедь"

Творчество. Вот в чем я укоряю себя постоянно. Творить, созидать всегда доступно немногим. Конечно, я не говорю здесь о том, что создается во внешнем мире людей. Я кричу о той среде, что внутри человека. Именно так. Истинное создание это то, что открывается сначала внутри, там живет, и там погибает.

Великие мыслители ловят момент и становятся передатчиками этого божественного дара. Глупые отпускают его и ожидают пришествия нового, их я не называю творцами. Они эгоисты.

Всегда, когда говорим об этом рождении как о знаке свыше, считаем, что мы единственные, кто способен увидеть и принести в мир новое. Поэтому берем на себя ответственность, принимаем вину на себя.

Но все новое суть забытье старое, и следовательно, что-то божественное проникает в мир вместе с нашими трудами.

Каждый раз по-новому наши герои рождаются и умирают (как и люди), но все они суть новое рождение из-под пера с оттенком божественной сущности Творца.

5.08.98 ст. "Октябрьская" 13:34

Делиться чем-то с бумагой... Иногда это похоже на идиотизм, иногда жить без этого не можешь.

Не всегда даешь себе отчет в том, что пишешь.

Некогда для меня это не было проблемой. Просто садился, просто писал. А сейчас не могу. Такое ощущение, будто совесть не позволяет.

Я не верю в себя. Это, наверное, самая большая проблема. Увериться смогу лишь тогда, когда что-нибудь получится и кому-нибудь понравиться. А раз так, то надо уже разговаривать о тщеславии.

Исток моего творения лежит вне меня. Я не всегда понимаю, откуда берется вдохновение. Тишина? Покой? Отрицание (хотя бы внешнее) всего мира? Не знаю.

Вообще моя жизнь проникнута этим словом. На все я отвечаю: "Не знаю". Ведь подобный ответ равно побегу от открытой решительности. Попытка уйти от себя, от своей личности. Всегда попытка найти компромисс между собой и миром. А его не существует.