- Читайте!
Таким голосом, какой был у нее, обычно города берут, а уж если голос подкрепляется пощечиной, можно брать и морского волка. По-прежнему сжимая ее руку, Шкарубо зачитал вслух:
- Рапорт. Требую уволить меня из рядов вооруженных сил. Немедленно.
Со стороны, если бы внезапно появился третий, они смотрелись влюбленными голубками, даже во время службы не разжимающими объятий. Словно Наташа пришла к Ивану и он, лаская ее пальчики, зачитывает с листа очередной сонет, посвященный ей, и только ей. Едва Киселева успела подумать о третьем и о том, что сама не знает почему, но отнимает руку, как этот третий, а за ним и четвертый появились в кабинете. Вернее, они всегда были здесь и еще раньше, до ее вторжения, забрались под стол, теперь с радостными воплями и лаем бросились к Наташе.
Лохматый пес Малыш, повизгивая от обуревавших его чувств, облизал Наташины руки и лицо. В танце индейских аборигенов запрыгала смешная девочка Маша. И когда Наталия, желая обнять Малыша, свела руки, Шкарубо оказался столь близко, будто что-то тянуло его к ней. Или ее к нему. От того ли, что нашелся Малыш, живой и невредимый, а может, по другой, ей самой неизвестной причине, слезы подступили с такой стремительной готовностью пролиться озерами, что Наташе, переполненной этими непрошеными слезами, ничего не оставалось, как только запрокинуть голову.
- Разрешите идти, товарищ командир? - произнесла она, разглядывая белый потолок кабинета.
- Идите, Наташа, - сказал Шкарубо.
Она почувствовала, как нехотя он разжал пальцы.
"Или у него просто свело руку", - выходя за дверь, подумала Киселева, и не поверила себе.
Лохматый пес Малыш и девочка Маша бросились за ней. По пути Маша подхватила бесполезно валявшуюся под столом бумагу, которую несколько минут назад вытащила из тесных джинсов Наташа, а потом ее вслух зачитывал отец.
Капитан второго ранга Шкарубо смотрел в окно. По плацу, хохоча на все лады, размахивая руками и хвостом, шла экзотичная компания: высокая девушка с упругим, как у амазонки, торсом, в потертых джинсах и шляпе, достойных заправского ковбоя; старший матрос дошкольного возраста с неуставными косичками за спиной; огромный лохматый пес. Старший матрос протянул ковбойке лист бумаги, и она, пробежав его глазами, рассмеялась так, что Шкарубо даже через стекло услышал ее звонкий смех. Ковбойка разорвала лист на мелкие части и бросила его ветру. Ветер, обычно развевавший ее каштановые волосы, не смог отказать девушке и в этой услуге. Он подхватил раскромсанную бумагу и разнес ее по свету.
Шкарубо стоял у окна и думал, что где-то там, на далеком континенте, может, и в жаркой Африке, эти белые клочки просыплются снегом.
ОПТИМИЗМ ПРИВОДИТ К ПОТЕРЕ БДИТЕЛЬНОСТИ
Климочкин нашел меня в подъезде Музиного дома. Бегу вниз по лестнице, щелкаю каблучками, и тут звонит мобильник, затерявшийся в глубинах фиолетовой торбы. От предчувствия, что могу пропустить кого-то, очень нужного мне, высыпаю все содержимое сумки на подоконник. Предчувствие не обмануло, телефон не подвел - нашелся, пока еще звенел сигнал вызова, а не позже.
- Варя, это Климочкин, - сказал голос, который я где-то слышала, - друг Алексея. Он просил найти вас.
- Так сделайте это, - с облегчением выпалила я.
Сразу после аварии, после того, что случилось с Леликом, я не только мозгами, но и животом осознала: мне есть чего бояться. А бояться одной очень страшно. Намного легче, когда хоть кто-то рядом, особенно если ему можно доверять.
Климочкин подкатил на своем золотистом "Опеле" через несколько минут. Все вышло более чем удачно. Он оказался тем самым молодым зубром - майором, сопровождавшим меня на вышку КДП. И одновременно тем, кто провожал Наташу к вертолету. Два в одном, или двойное обеспечение гарантии.
- Я был у Алексея, он дал мне ваш телефон, Варвара, - сказал Климочкин.
- Вы были у него? Как он? - Волнение сжало тисками мое горло.
- Не так плохо, как могло быть: сотрясение мозга, вывихнута нога. Через неделю Власов будет бегать. Товарищ полковник приказал не спускать с вас глаз, а то, говорит... как-то он смешно вас назвал...
- Вака, - подсказала я.
- Точно, Вака, - улыбается Жора. - А то Вака наделает глупостей. - К нему поедем?
Из-за всех этих нападений, детективных опытов с генеральским секретом я вынуждена таскаться с Чурановым, обливать его фантой, вместо того чтобы лететь пулей к больному Лелику и своим присутствием врачевать его раны. Возможно, в моем положении, когда Лелик едва не погиб, когда надо не действовать, а рыдать, я поступаю вызывающе трезво. Но если сейчас не открою этот ящик Пандоры, не найду вонзившуюся в нас иглу, на конце которой, может, и не жизнь генерала, но определенно его тайна, больше ни я, ни Лелик не отделаемся тем самым "едва". В следующий раз все будет гораздо печальнее. Нам просто не дадут шанса на жизнь.
- Нет, - говорю я, - в госпиталь мы поедем потом.
Как я могу не верить человеку, которого Лелик посвятил в тайну моего имени? Уже на этом основании я доверяю Климочкину.
- Жора, мне надо побывать в штабе, но об этом никто не должен знать. Подумайте, Жора, я не заставляю. Хотя, не скрою, с вами мне будет легче проехать через КПП.
- Ну, раз легче, тогда я ваш, - засмеялся майор.
Вот так розовощекий Жора Климочкин влип. В смысле дал мне втянуть себя в авантюру по несанкционированному проникновению на генеральскую территорию.
Эта лояльная формулировка подходит только для меня, человека гражданского. Здесь остается лишь сказать: слава Богу, что я больше не служу. А вот майор Климочкин - служит, поэтому и судить его будет трибунал и не за невинную авантюру, а за воинское преступление. Но это в том случае, если нас поймают. Авиация, оказывается, прямо-таки кладовая настоящих мужиков. Стоило мне намекнуть Жоре о своем намерении вскрыть генеральский сейф, как он тут же заявил, что не оставит меня наедине с кабинетом комдива.
- Как ты туда попадешь? У тебя есть план? - засыпал он меня вопросами.
Плана у меня пока не было, зато был кусок завернутого в целлофан зеленого пластилина.
- Вот, оттиски генеральских ключей, - хвалюсь я своей добычей. - Сейчас поедем к Кулибину...
И тут же противоречу самой себе. А как не делать этого, быть логически последовательной, если вся моя жизнь - сплошное противоречие, раздирающее меня по кускам, и при этом каждый кусок старается успеть в нужное место в нужное время. "Зато тебе никогда не бывает скучно", - говорит мне Муза Пегасовна. "Да, - отвечаю я ей, - мне всегда весело, порой - до слез".
- Слушай, Жора, давай ты сам закажешь ключи, - без всякого стеснения предлагаю я.
Если человек вызвался мне помогать, так пусть пашет на всю катушку. В противном случае это не помощь, а сочувствие. А я не советская власть, чтобы мне сочувствовать.
- Сто лет сына не видела, он разучится звать меня мамой, - поясняю я.
- Давай, - безропотно соглашается он. - Да и кабинет лучше вскрыть вечером, когда все разойдутся из штаба.
После приема-передачи вещдока он по-товарищески хлопнул меня по плечу и, скорчив строгую физиономию, выдохнул:
- А Шуйского меж нами нет?
До боли знакомые интонации, да и вся мимика генеральская. Здорово это у Климочкина получается. Стыдно сказать, но мы как безумные ржем всю дорогу: кого только Климочкин не пародирует! Досталось даже Сенькиной. Ого! Оказывается, она девушка известная в наших краях. Надеюсь, это у меня нервное, если же нет, то я - сука. Или жертва неадекватной реакции: Лелик загибается на больничной койке, а меня трясет от смеха. Дико завидую девушкам правильным, рыдающим в горе, веселящимся в радости. Я же порой сама себя пугаюсь.
Я тронута благородством Климочкина, у меня действительно долгов по горло, прежде всего перед Василием. Прямо-таки физически ощущаю свою постыдную кукушечью сущность. Вижу человека первый раз в жизни, а такое редкое понимание. Шутка ли - друг моего любимого, любимый моей подруги! Между прочим, у него и своих неприятностей достаточно: на утро был запланирован перелет в Моздок, но генерал отстранил Климочкина от полетов.
