Да слышу я вас, поборники нравственности и морали! На моем месте вы бы никогда не пошли на поклон к Костомарову, работать в "Крае" для вас противно. А мне противно, когда у меня нет денег, противно жить непонятно где, противно, когда сын Василий не со мной. И потом, подойдем к журналистике с точки зрения профессии. Вот строгаю я табурет. Да плевать мне, кто будет на нем сидеть!
Мою гневную филиппику прервал гул мотора. Костомаров с поспешной небрежностью сунул мне папку и устремился к "Волге", газующей к центральным воротам редакции. Из выпавшей папки, подхваченные ветром, разлетались мои статьи. Я бросилась за одной и чуть не попала под колеса. Но что это "чуть", знала только я. Страшно закричала какая-то женщина, заскрипели тормоза. Я брякнулась на асфальт. Чертовски жаль колготки, но не жертвовать же ради них роскошной экспозицией!
Однако пребывать в лежачем положении пришлось недолго. Чьи-то сильные руки легко оторвали меня от шершавого асфальта, и я почувствовала его запах. Запах мужчины. С закрытыми глазами я плыла в темноте, а вокруг толпились голоса. Костомаров требовал отдать тело журналистки ему, перезревший баритон предлагал засунуть меня в машину, но Он сказал: "Я сам". От его голоса, насмешливого и властного, от его запаха все закипело во мне, накрыло бесстыжей волной желания.
Мир онемел. Погрузился в вакуум. В тумане звуков я слышала только биение своего сердца. Сердце предательски колотилось в груди. Чтобы хоть как-то помочь изнывающей плоти, я переменила положение - безвольно болтающейся рукой обняла своего спасителя за шею. Шея была что надо: крепкая, колючая, она жарко пульсировала под пальцами. Стало страшно, я боялась открыть глаза. Помните, у Пушкина: "Ты лишь вошел, я вмиг узнала..." И я испугалась: узнав по запаху, голосу, на ощупь - не узнать глазами.
Репортаж с места событий. Глаз дьявольский, желтый, нахально подмигивает. Черт возьми, это моя игра!
Вот так благодаря удачному дебюту я оказалась за праздничным столом. И не на задворках, а в эпицентре событий. Напротив, за грядой закусок и частоколом бутылок, восседают Костомаров с генералом. По правую руку от главного редактора - та самая девица с кустодиевскими формами; наперегонки с румяным майором, в котором чувствуется стать молодого зубра, они предлагают ей закуски:
- Ирочка, съешь. Ирочка, выпьем на брудершафт.
Ирочка морщит хорошенький носик и подталкивает свою рюмку майору, от чего Костомаров куксится и демонстративно разворачивается в сторону генерала. Генерал самый что ни на есть настоящий: посеребренные виски и чеканный профиль. На лбу у него написано, что он кастрирован. Еще на призывной комиссии. Что всю жизнь, начиная с голодной юности и заканчивая сытой старостью, генерал знает только одну женщину - свою супругу, которую называет грубовато "мать". Народ угадывает за этим небрежным обращением большое, светлое чувство. Тетки при виде таких мужиков, облаченных в штаны с голубыми лампасами, падают навзничь, спят и видят себя генеральшами. А ведь не всем дано.
Генеральши - женщины определенной породы. Удивительным образом они не тянут одеяло на себя, а тянут потенциального генерала по жизни и доводят до вершин карьеры. Что и говорить, похвально.
Сожалею, но мне дано довести мужа только до истерики, развода и полного банкротства.
И вот когда муж, окончив академию, натягивает штаны с лампасами, здесь и обнаруживается разница социальных уровней. Он - образованный, востребованный, живой символ власти, она же измотана вечными скитаниями по гарнизонам, заботой о нем и детях, а если учесть и полную профессиональную дисквалификацию... Увы! Как говорится, о чем речь. Добавьте еще профурсеток всех мастей и калибров, мечтающих делить с генералом тяжкое бремя славы. Есть от чего вздрогнуть.
Вот такая белиберда в голове. И все из-за него, сидящего рядом. Теперь-то я знаю, что он, тот, кто нес меня на руках и смеялся рыжим глазом, полковник авиации Алексей Власов. Герой России. По этому случаю и банкет, и все речи. Слава богу, полковник не из тех, кто плюсует: он небрежно слушает тосты, в коих предстает лучшим летчиком палубной авиации, первым среди строевых пилотов посадившим Су-27 на авианосец, и так далее и тому подобное. Ему-то что - он на меня толком и не смотрит, зачем только нес! А вот я чувствую, что клюю, прямо-таки заглатываю эту наживку, и с большим удовольствием. В табели о рангах летчики на особом положении. "Обнимая небо крепкими руками, летчик набирает высоту..."
Уже тепленький Костомаров с нарушенной фокусировкой лица тянет к нему свою рюмку.
- С такими героями нам все небо по плечу!
Чтобы хоть как-то прийти в себя, я наклоняюсь, заглядываю под стол и ойкаю. Судьба моих колготок весьма печальна: на коленке зияет большая дырка.
- Впечатляет. - Заинтригованный моим трагическим "ой", под стол заглядывает полковник.
- Надеюсь, вы о ногах, - шепчу я и смотрю ему прямо в глаза. И он тоже смотрит. И я вижу в его глазах дорогу, по которой пропылил полк женщин, а может, и дивизия.
- Колготки не мой профиль, - усмехается герой и прямо под столом протягивает мне руку. - Алексей.
Варвара Синицына, журналист, - как можно строже шепчу я и запрещаю себе строить ему глазки.
На данном этапе подобные телодвижения излишни: все это он уже видел в исполнении тех, кто пылил по дороге. "А он, мятежный, ищет бури..." Клиент заказывает бурю. Вот такая трактовка ситуации.
В самый интересный момент уставной ботинок генерала наступил на глянцевую туфлю главного редактора и тяжело, со смаком придавил ее всей подошвой. Одно движение ноги вызвало перемены: герой нахмурился и вылез из-под стола, я - за ним.
Наверху тоже перемены. Костомаров уже не славословит, а вяло бормочет. После темноты сей кульбит выглядит крайне нелепо: обычно вальяжный редактор путается в словах. Ну и куда мы без генерала, без его команд? Властный кивок, и Костомаров послушно занимает свое место. Генерал берет бутылку водки, что позабористее, и отточенными движениями под самый край наполняет наши рюмки.
- Алексей, за тебя пьем.
- Я не пью, - заявляет герой.
Генерал смотрит в мою сторону. Под тяжелым взглядом командира дивизии моя рука предательски тянется за рюмкой. Хотя почему "предательски"? Ну что с того, что они друг другу все ноги оттоптали, может, так надо. И кто он мне, этот рыжеглазый герой? Ну, нес меня на руках, ну, лицо у него порядочного человека, ну, мой рваный гардероб его впечатлил... Но при таком раскладе до клятвы верности не одна верста... Потом, не каждый день генерал мне выпить предлагает.
- Она тоже не пьет...
По-моему, это про меня. Однако! А я себе уже бутербродик с икорочкой под закусь наметила. Нет, даже уединение под столом не оправдывает вероломного покушения на мой рацион. Опять же не до дискуссии: пью я или не пью. "Нет выхода, уйди" - цитата из Музы Пегасовны, моей подружки-старушки. Молча встаю, эффектно опрокидываю в себя рюмку водки и покидаю злачное место.
За спиной никто не вздрогнул. Обидно.
Я сидела на подоконнике редакционного туалета и курила. Стемнело. За спиной горел огнями наш городишко, люди вернулись домой с работы, пили чай с баранками, валялись на своих диванах. У всех что-то есть: коли не чай, то баранки, коль не баранки, так диван. И только у меня нет ничего, как у деклассированного люмпена, по сравнению с которым пролетариат обеспечен хотя бы оковами. А ведь еще вчера я жила не тужила. И если были некоторые неудобства, то обеспечивал их шеф-редактор. Не гурман, а обжора: берет все, что под руку попадается. Меня тоже как-то раз попытался взять и получил. По морде. Вы можете подумать, что я "не такая девушка", кисейное создание, да и только. Как раз наоборот. Девушка я "такая", но спать с шефом все равно, что есть из жирной общепитовской тарелки. Вслед за естественно вытекающим из данной оплеухи сокращением я и мой сын Василий лишились крыши ведомственной общаги. Хорошо, сына я родила от порочного зачатия, так что у моего мальчика полный комплект, доставшийся ему от родителей, хоть и разведенных. Сейчас Василий коротает вечер у папаши, а я - на подоконнике.
