Я бросаю трубку. Какой гад этот Лелик, при чем тут совещание, когда звоню я? Почему-то у меня всегда есть на него время, а у него - только свободное от службы. Для женщины весь мир - мужчина. Для мужчины весь мир женщина плюс многие составляющие, работа и футбол не исключаются, даже если он - Данте, а она - Беатриче. Слабое утешение, что все мужчины таковы. Но ведь Лелик не все. Лелик - это Лелик.
Я беспрерывно курила и беспрерывно жаждала мести. "Отомсти хоть малым", - говорил Заратустра. Я готова мстить большим, всем, что имею. С каждой зажженной сигаретой пополнялся арсенал моего мщения: от циничного соблазнения самого высокого генералитета до банального удушения Лелика своими руками. Раз десять я мысленно прощалась с ним, и здесь тоже были варианты: то я шла под венец с его лучшим другом, то просто отбывала в неизвестном направлении. При любом раскладе Лелик умолял меня возвратиться и мучился до конца дней своих. При любом раскладе я была холодна и непреклонна и рук, схвативших лучшего друга или его шею, не разжимала. Возможно, я бы умерла от передозировки никотина или лопнула от злости, но тут зазвонил телефон. Я сняла трубку.
- Да, - резко выпалила я. Мне было все равно, кому я адресую свою ненависть. Когда я не люблю Лелика, я не люблю всех.
- Вака, что ты хотела? - Это звонил Лелик.
Я посмотрела на часы, на пепельницу, полную окурков. Знал бы Лелик, какие изменения произошли в наших отношениях всего за час и как далеко мы друг от друга.
- Ну, и как тебе жизнь без меня? - спросила я.
- Жизнь без тебя адское мучение, - сказал Лелик.
Не знаю, что он услышал в моем голосе, но ответил так, как я рассчитывала услышать через годы разлуки.
- Жизнь без меня - дерьмо, - согласилась я.
Теперь мое сердце там, где Лелик.
С большими предосторожностями я распахнула дверь Натальиной квартиры. Меньше всего мне хотелось сейчас встретится с Борисом. По закону подлости, по которому и бутерброд падает с наибольшими потерями, не раньше, не позже, а в такт со мной на площадку вышел Борис.
- Здравствуй, Варя, - сказал он.
Я подняла на него глаза. Судя по тужурке, на которой погоны с четырьмя звездами, Борис собирался на службу.
- Извини, мне некогда. - Я поспешно сбежала с лестницы.
- Да мне тоже, - негромко с лестничной площадки сказал Борис; ключ у него, что ли, застрял в замке? - На лодке объявили двухчасовую готовность.
Я остановилась от его голоса, была в нем какая-то обреченность.
- Когда вернешься, Боря? - спросила я.
- Пока не знаю. Было бы куда возвращаться.
Он наконец-то справился с дверью и, взяв сумку, стоявшую у ног, размеренно начал спускаться. Мы вышли из подъезда, яркое утреннее солнце слепило глаза.
Прищурившись, как от слез, Борис сказал мне:
- Прощай, Варька, - и чмокнул меня в щеку.
Он заметил мой взгляд на его окно, темное, завешанное шторой.
- Людмилу ночью вызвали к экстренному больному.
Никогда прежде Борис не называл жену столь официально.
- Ты зайдешь к ней? - спросила я.
- Нет. - Подумав, добавил: - Передай Люсе...
От его глаз, смотрящих на пустое окно, пустое без Люськи, у меня защемило сердце. Что мы все наделали?
- Ладно, не надо ничего передавать, - бросил он и стремительно зашагал прочь от меня, прочь от своего дома и этого зияющего пустотой окна.
- До свидания, Боря, - крикнула я вдогонку Борису, уходившему в сторону пирса.
Хлопнула дверь соседнего подъезда, кто-то обнял меня за плечи.
- Что, птичка-синичка, надолго залетела в наш гарнизон?
Я обернулась - Костя Титов, руки-ноги-голова на месте, значит, вышла амнистия. Надолго ли? Тем более что Титов имеет привычку обнимать всех и каждого. Не потому, что хочется обнять, больше по долгу службы. Как у каждого резидента есть своя легенда, так и у особиста Титова есть свой коронный способ выпытывать секреты.
Сначала, когда старший лейтенант Титов был еще заместителем командира по воспитательной работе, а проще говоря - замполитом, я приняла его за простофилю, который что видит, то и говорит. Чего стоят его нелепые вопросы: "Курит ли Киселева?", "Что пили у Чукиных?" и "Правда ли, что Муза Пегасовна, когда не приезжает к нам в гарнизон, дает в городе частные уроки?" Простодушие Титова шокировало постоянно, но более всего, когда он с улыбкой деревенского дурачка выкладывал всю подноготную своей семьи, что жена Света умеет готовить одни макароны, и те у нее неизменно слипаются, что моется она раз в месяц и так же редко привечает мужа.
Слушаешь его пустые разговоры - и рука непроизвольно тянется к виску, делая вращательное движение. Возможно, я бы так и крутила пальцем у виска, если б однажды, доведенная до белого каления, не спросила напрямую у Титовой:
- Как ты можешь с ним жить?
За Константином тогда только захлопнулась дверь. Всю ночь он просидел на моем объекте, неся какую-то несусветную чушь из жизни родных и близких. Пикантность ситуации заключалась в том, что за тонкой перегородкой несла вахту жена рассказчика. Измученная изощренной пыткой старшего по званию, я вломилась на коммутатор.
- Титова, как ты можешь с ним жить? - задыхаясь, бросила я.
Еще хорошо, что я не захлебнулась в их семейных помоях. Любая женщина, услышав в свой адрес даже треть сказанного, давно бы билась в рыданиях или готовила скалку в качестве оружия мести. Может, с точки зрения юриспруденции это подстрекательство, но ради такого дела я и свою скалку не пожалею. Однако, оплеванная мужем с головы до пят, Титова спокойно пила утренний кофе, хрустя барбарисками.
- Не думай, что Титов глупее тебя, это у него метода такая, косить под идиота, - перекатывая барбариску за щекой, сообщила Света.
Увидев мое недоумение, она добавила:
- Да расслабься ты.
Достала из тумбочки чашку и наполнила ее до краев.
- Выпей-ка, Варюха, кофеек, будешь бодрой весь денек. А Коську меньше слушай, больше мимо ушей пропускай. Это он в особый отдел рвется, вот и упражняется в сборе информации. С умным человеком замыкается, боится не то ляпнуть, а с глупым - мелет все подряд. Кстати, хочешь попробовать мой пирожок?
Она вытащила из тумбочки пакет с пирожками, развернула и выложила на стол передо мной. Аккуратно, как опытный экспонат, я двумя пальцами извлекла пирожок за румяный бок на свет и долго разглядывала его. Со слипшимися макаронами достойный представитель кулинарного искусства не имел ничего общего.
- В одном Коська не лжет: спим мы нерегулярно - да и зачем ему утруждать себя тем, что могут сделать другие, - сочно потягиваясь произнесла Света.
В ее словах не было сожаления, здесь и понимать нечего: на фоне недалекого супруга записной мачо Гужов был более чем равноценной заменой. В остальное, что касалось нюансов мыслительной деятельности Титова, я не очень-то поверила. Женщина виноватая склонна не только оправдывать, но и идеализировать обманутого мужа в глазах окружающих. В устах грешницы муж зачастую выглядит святым, в устах святой - грешником. Нет суровее критика, чем верная супруга.
Но за короткое время старший лейтенант Титов стал капитаном, а затем и оперуполномоченным особого отдела дивизии. От его назначения я страдала не одни сутки: не сболтнула ли чего лишнего той долгой ночью, пытаемая бессонницей? Дабы больше не мучиться невозможностью послать старшего по званию туда, куда Макар телят не гонял, я раз и навсегда решила бороться с Титовым его же оружием: отныне на все его вопросы я отвечала вопросами. Может, тогда и проклюнулось во мне журналистское начало...
- А ты куда, Константин? - спросила я.
Можно было и не спрашивать. В этот неурочный час, когда солдат спит, а служба идет, люди в черных шинелях спешат только по экстренному сбору на подводную лодку. Баул в руках, напряженный взгляд в сторону пирса, Светлана в ночной сорочке, которая высунулась из окна и посылает воздушные поцелуи, все составляющие серьезной разлуки налицо. Как бы ни торопился Титов, как бы поминутно ни глядел на часы, но выйти из игры первым ему профессиональная гордость не позволяла.
