В первый день занятий в четвертом классе учительница велела ученицам написать о том, что случилось во время летних каникул. Натали долго смотрела на чистый тетрадный лист, а потом написала, очень аккуратно, самым лучшим своим почерком: «Этим летом я была на похоронах моей мамы. Моя мама была очень добрая и милая. Она меня очень любила. Она была молодая, и ей нельзя было умирать этим летом. Люди, которым нельзя было садиться в машину, задавили ее, и она умерла. Они не попали в тюрьму, им ничего не сделали. После похорон мамы папа и я поехали на три дня к моей тете Ли. Но потом мы вернулись. Я очень скучаю по маме».

Натали закончила свое сочинение, затем попросила разрешения выйти, быстро прошла по коридорам, таким знакомым и незнакомым, вошла в уборную для девочек, и там ее несколько раз стошнило.

Клише, клише. Натали свернула с Брод-стрит к дому Мелани Фуллер. Каждый день проезжала девушка мимо, и в ней подымалась все та же боль и глухая ярость. Всякий раз, глядя на этот дом, — теперь он был таким же темным, как и соседний, потому что миссис Ходжес уехала, — она вспоминала прошлый вторник и свою встречу с бородатым человеком в этом доме.

Сол Ласки. По идее, его легко было подвести под определенный стереотип, а вот не получалось. Натали мысленно представила его печальные глаза и тихий голос. Где он сейчас может быть? Что произошло? Они решили звонить друг другу через день, но он так ни разу и не позвонил ни ей, ни Джентри. Шериф попробовал позвонить сам по обоим номерам — домашнему и университетскому. Дома никто не ответил, а секретарь психологического факультета университета сказала, что доктор Ласки до шестого января в отпуске. «Нет, доктор Ласки не звонил в деканат после шестнадцатого декабря, когда он уехал в Чарлстон, но он определенно вернется к шестому января. В этот день у него начинаются лекции».

В воскресенье они с Джентри сидели в его кабинете и разговаривали; она показала шерифу газетную заметку про взрыв в вашингтонском офисе одного сенатора за день до того. Погибло четыре человека. Может быть, это имело какое-то отношение к таинственному свиданию, на которое Сол должен был отправиться в тот день?

Джентри улыбнулся и напомнил ей, что при взрыве погиб охранник этого здания, а вашингтонская полиция и ФБР утверждают, что это обычный террористический акт, что ни одного из погибших не опознали как Сола Ласки и что по крайней мере некоторая часть бессмысленного насилия, творящегося в мире ежедневно, никак не связана с тем кошмаром, о котором им поведал Сол.

Натали тогда лишь улыбнулась, соглашаясь с ним. Три дня спустя от Ласки по-прежнему не было никаких известий.

В понедельник утром Джентри позвонил ей с работы.

— Вы хотели бы нам помочь в официальном расследовании убийств в «Мансарде» ? — спросил он.

— Конечно, — ответила Натали. — А как я могу помочь?

— Мы пытаемся найти фотографию миз Мелани Фуллер, — пояснил Джентри. — Ребята из горотдела по делам убийств, да и местное отделение ФБР утверждают, что фотографии этой леди вообще не существует. Они не смогли найти ни одного ее родственника, у соседей тоже нет ее фотографий, обыск дома результатов не дал. Мы разослали ориентировку, но там только словесный портрет. Мне кажется, было бы очень полезно иметь ее фотографию. Вы согласны?

— Что я могу сделать?

— Давайте встретимся перед домом Фуллер через пятнадцать минут, — сказал Джентри. — Вы меня узнаете по розе в петлице.

Шериф действительно приехал на встречу с розой в петлице своей форменной рубашки. Он торжественно вручил ей цветок, когда они направились к запертой калитке перед домом Фуллер.

— Чем я это заслужила? — улыбнулась Натали, поднося дивно пахнущую розу к лицу, и невольно покраснела.

— Наверняка это будет вашей единственной наградой за долгие, выматывающие и, скорее всего, бесполезные поиски. — Джентри тут же вытащил огромную связку ключей, отыскал среди них тяжеленный старомодный ключ и отворил калитку.

— Мы что, будем снова обыскивать дом Фуллер? — спросила Натали. Ей очень не хотелось опять входить туда. Она вспомнила, как пять дней назад увидела тут Сола. По телу ее пробежала дрожь, хотя день был теплый.

— Не-а. — Джентри провел ее через небольшой двор к другому кирпичному зданию, стоявшему рядом. Поискав еще один ключ в связке, он отпер резную деревянную дверь. — После гибели мужа и внучки Рут Ходжес перебралась к своей дочери в западную часть города, в новый район Шервуд Форест. Я получил ее разрешение забрать здесь что мне нужно.

Внутри дома было темно, пахло натертыми мастикой полами и старой мебелью, но тут не было затхлого, нежилого запаха, как в доме Фуллер. Они поднялись на второй этаж и вошли в небольшую комнату с рабочим столом, диваном и литографиями скаковых лошадей, в рамках, на стенах.

— Это был кабинет Джорджа Ходжеса, — пояснил Джентри, включив настольную лампу. Он взял альбом с марками, осторожно перевернул несколько страниц и повертел в руке увеличительное стекло. — Бедняга никогда и мухи не обидел. Тридцать лет служил на почте, а последние девять работал ночным сторожем на пирсе. И надо же такому приключиться... Джентри покачал головой. — Ну так вот, миссис Ходжес говорит, что у Джорджа был фотоаппарат, он только года три как с ним расстался, а до того снимал регулярно. Она уверена, что миз Фуллер никогда не позволяла ему фотографировать ее — старая леди напрочь отказывалась сниматься... Но Джордж сделал множество слайдов, и миссис Ходжес не может поручиться, что среди них не найдется моментального снимка Мелани Фуллер...

— Понимаю. Вы хотите, чтобы я просмотрела все слайды и выяснила, нет ли ее там, — сказала Натали. — Только я ведь никогда не видела, какая она, эта Мелани Фуллер.

— Я дам вам ее словесный портрет — тот самый, что мы разослали. Но в любом случае откладывайте в сторонку все фото дам лет семидесяти или около того. — Он помолчал. — У вас или у вашего отца есть стол с подсветкой? Или какой-нибудь аппарат для сортировки слайдов?

— Есть в студии. Большой стол, метра полтора в длину. А почему бы мне не воспользоваться проектором?

— Да, так будет быстрее, — согласился Джентри и открыл дверь в чулан.

— Бог ты мой!.. — ахнула Натали.

Чулан был большой и весь забит самодельными полками. На полках слева стояли альбомы и коробки с надписью «марки», но стенки — задняя и правая были доверху уставлены длинными открытыми коробками с желтыми кодаковскими подставками для слайдов. Натали отшатнулась и глянула на Джентри.

— Но тут их тысячи! — воскликнула она. — Возможно, десятки тысяч.

Джентри развел руками, по-мальчишески ухмыльнулся.

— Я же сказал, что это работа для добровольца, — промолвил он. — Я мог бы поручить это помощнику, но единственный, кто сейчас более или менее свободен, это Лестер, а он, прямо скажем, недоумок... Очень славный парень, но тупее кабана с тупого конца... Так что, боюсь, ему эта работа будет не под силу.

— Ну и ну, — вздохнула Натали. — Хорошенькая рекомендация для храбрых защитников Чарлстона. Джентри смотрел на нее, все так же улыбаясь. Натали махнула рукой.

— А-а, какого дьявола. Мне сейчас делать особенно нечего, да и студия свободна, пока Дорн Джессап — поверенный моего отца — закончит дела по продаже студии и всего здания. Ладно, я согласна.

— Я помогу отнести ящики в машину, — предложил шериф.

— Ну, и на том спасибо, — улыбнулась Натали и снова понюхала розу.

Слайдов были тысячи, и все без исключения по качеству — на уровне любительских снимков. Натали знала, как трудно сделать по-настоящему хороший снимок: на протяжении многих лет она изо всех сил старалась научиться делать снимки, которые понравились бы ее отцу, после того как он подарил ей, девятилетней, на день рождения ее первый фотоаппарат — недорогую неавтоматическую «Яшику». Но Боже мой, если человек делает тысячи снимков в течение по крайней мере двух или трех десятков лет, должен же он выдать хотя бы один-два интересных слайда, У Джорджа Ходжеса этого не получилось. Снимки были разные: семейные, на отдыхе, виды домов и лодок, плавучих дач, фото по случаю разных торжественных событий и праздников — Натали пришлось просмотреть все рождественские елки Ходжесов с сорок восьмого по семьдесят седьмой год... Была также запечатлена каждодневная жизнь детей и внуков, но все они до единого были очень низкого качества. За восемнадцать лет занятий фотографией Джордж Ходжес так и не научился ни снимать против солнца, ни просить фотографируемых не щуриться от света, ни ставить их перед деревьями, столбами и другими предметами (все они, казалось, как бы вырастали у людей из ушей или из старомодных причесок и завивок), ни перекашивать горизонт, ни придавать тем, кого он щелкал, неестественных поз, ни фотографировать неодушевленные предметы на расстоянии нескольких миль (так это, по крайней мере, выглядело на снимках), ни надеяться на вспышку, когда предметы или люди либо слишком близко, либо слишком далеко от объектива, ни засовывать обязательно всю фигуру в объектив.