Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Енот поводил ушами, да делать нечего, прикатил себе другой пень.

Медведь Спиридон с медведем Михайлом устроились позади всех на поваленной липе. Медведь Спиридон сидел спокойно, а Михайло ерзал, тревожился, как бы не записал Ду-Дук на березе про его видное дело. Медведь Спиридон поглядел на него сбоку. Спросил:

– Ты чего зубами-то скрипишь?

– Разве? – спохватился медведь Михайло, – а я и не заметил. В привычку, видать, вошло.

– Дурная привычка, а от дурных привычек отвыкать надо. На нас вон медвежата смотрят. Еще подумают, что так и надо – зубами скрипеть. И начнут друг перед дружкой скалиться.

А медвежата и впрямь глядели на медведей. Сидели они на траве, свернув ноги калачиком. Позади них сидел у костра Шакал. Тут же и кабан был, чавкал. Лиса все одергивала его:

– Не чавкай и не сопи.

– Не буду, – смущался Кабан, но через минуту забывался и снова начинал сопеть и чавкать. И Лиса опять одергивала его.

Черепаха Кири-Бум сидела на пенечке слева от березы, Потапыч – на большом дубовом пне справа. Губы у него были поджаты, брови сдвинуты – Потапыч хотел, чтобы его именно таким запомнили в первый день записи сказок. Умрет он, а в роще еще долго говорить будут:

– У Потапыча в тот день были поджаты губы и сдвинуты брови.

Дятел Ду-Дук крупно и четко выбил на самом верху березы: «СКАЗКИ ЧЕРЕПАХИ КИРИ-БУМ».

«Записаны в присутствии хозяина рощи Потапыча», – чуть было не сказал Потапыч, да вовремя спохватился: стыдно самому о себе напоминать. Пусть так догадаются.

Покашлял значительно. Не догадались. Покосился только Ду-Дук сверху, поддернул повыше красные шаровары, сказал:

– Давай, Кири-Бум, начинай. Я готов.

Черепаха подперла кулачком щеку. Все затаились: с кого начнет Кири-Бум. У медведя Михайлы сжалось сердце: «Неужели обо мне рассказывать будет?» – думал он, вбирая голову в плечи.

«Вот если бы обо мне», – подумал Енот и привстал чтобы его лучше видела черепаха.

«Обо мне рассказывать нечего, – спокойно глядел на черепаху Ёж Иглыч. – Я не плут».

Ёж Иглыч был уверен, что сказки рассказывают только о плутах.

А Кабан, тот вообще ничего не думал, стоял и чавкал.

Обвела черепаха всех маленькими глазками, сказала:

– Расскажу я вам сейчас о медведе Тяжелая Лапа.

«Не обо мне», – сразу довольный, распрямился и сел пошире медведь Михайло.

«Не обо мне», – вздохнул с сожалением и опустился на свое место Енот.

– О медведе Тяжелая Лапа надо рассказывать. Он плут, и притом большой, – сказал Ёж Иглыч.

– Вот и расскажу я о нем. Это моя новая сказка. Ты ее почетче выбей, Ду-Дук, чтобы легко читалась она, и чтобы, читая ее, каждый помнил, что как ты проживешь жизнь свою, такова тебе и честь после смерти будет. Пиши…

И Ду-Дук застучал о березу крепким клювом. На землю посыпались белые пахучие стружки.

«Стареньким стал медведь Тяжелая Лапа. Осунулся, сгорбатился – совсем старичок. Уж и не ходил ни к кому. Все больше сидел на завалинке у берлоги, позевывал да на солнышке грелся. И вот приходит как-то перед обедом к нему Смерть и говорит:

– Готовься. Пора.

Села на пенек и давай точить ножик о половинку кирпича. Поднялся медведь Тяжелая Лапа.

– Что ж, – говорит, – пора так пора. Схожу вот только к речке, искупаюсь последний раз да раков поем.

Выкупался медведь в речке. Поел раков. Простился со знакомыми. Настелил в берлоге свежих кленовых листьев. Лег и глаза закрыл. Лежит, слушает, как точит Смерть ножик свой, и вспоминает прожитые годы.

Вспомнилось медведю: шел он как-то по роще. Смотрит: гнездо Сороки на березе разрогатилось. Как дал по нему слегой, далеко сорочата улетели. Шмякнулись о землю и не дышит ни один. Недели полторы все летала Сорока по роще и все приговаривала:

– Р-разбойник! Р-разоритель!

А медведь Тяжелая Лапа смеялся. Гулко, по-медвежьи:

– Гы-гы-гы…

Вспомнил медведь, как поймал однажды зайца в чаще и привязал его к осине вниз головой. Слетелись к нему вороны и ну клевать. Вопит заяц на всю рощу:

– Караул! Погибаю!

А медведь Тяжелая Лапа стоял в сторонке и смеялся:

– Гы-гы-гы…

И многое другое вспомнил медведь Тяжелая Лапа. Всю свою жизнь в памяти перебрал и видит: нет ничего в ней светлого. Вся она из одних шалостей да безобразий сложена. И вот умрет он сейчас и будут говорить о нем в роще:

– Жил когда-то среди нас медведь Тяжелая Лапа. Всю жизнь он только и умел, что пакости другим делать.

И зашевелились у медведя реденькие волосы на голове. Выполз он из берлоги. Бурый. Щеки впалые. Уши в стороны торчат. Ни на кого не похож.

– Нельзя мне, – говорит, – умирать пока.

– Почему это? – спрашивает Смерть, а сама ножик о ноготь пробует: хорошо ли наточен.

Смотрит на нее медведь выцветшими глазами и говорит:

– Понимаешь, оглянулся я сейчас на прожитое и вижу: столько я за жизнь горя всем причинил, что и сказать даже страшно. Умру я, и никто меня добрым словом не вспомнит.

Пожала Смерть узенькими плечами:

– Я-то здесь при чем? Пришло время умереть тебе, значит, должен ты умереть.

– Это я понимаю, – говорит медведь. – Но исполни последнее желание мое: дай мне подышать еще хотя бы часа два. Хочу я перед смертью биографию свою подправить немного.

– Ладно уж, так и быть, – говорит Смерть, – даю тебе два часа жизни. Иди.

И села еще точить свой ножик.

Спустился медведь Тяжелая Лапа к речке. Решил он свалить через нее сосну. Будут ходить по ней с берега ка берег звери и хорошо о нем думать. Покрепче сосну выбрал, чтобы подольше мост его служил роще. Уперся в нее грудью, крякнул, а сосна и не шелохнулась даже. Уперся еще раз, и опять она ни с места.

И понял тут медведь, что стар он сосны с корнем из земли выворачивать. Только и может он теперь, что топтаться возле них да покрякивать.

И так ему жалко самого себя стало, что откуда вдруг что и взялось. Заходила в нем кровь медвежья по жилам. Крякнул, уперся плечом – и легла сосна через речку. Крякнул еще раз – и еще одна вытянулась. Сел тут же, где стоял, и никак отдышаться не может. Глядь, а уж по его мосту Заяц прыгает, раздвоенной губой причмокивает:

– Вот это мост! Сто лет пролежит и все будет как новенький.

– Я сделал, – сказал медведь Тяжелая Лапа.

А Заяц засмеялся:

– Ишь ты, так я тебе и поверил. Ты всю жизнь всем только разные пакости делал и чтобы такой мост положил! Не обманешь.

И другие звери пришли и тоже сказали:

– Не обманешь.

И тоже засмеялись.

Горячился медведь Тяжелая Лапа, доказывал:

– Честное слово, я. Смотрите, даже плечо оцарапал, когда сосну валил.

– Какой из тебя вальщик, – сказали звери, – ты на ногах-то чуть стоишь. Дунет ветер покрепче, и упадешь. Скажи уж лучше по совести: чужое доброе дело за свое решил выдать.

Обвел медведь всех печальными глазами и опустил голову. Понял он тут, что опоздал подправлять свою биографию. За всю свою долгую жизнь он никому ничего хорошего не сделал, и сколько бы он теперь ни говорил, что это он мост через речку навел, никто ему не поверит.

И о другом подумал медведь Тяжелая Лапа: вот умрет он сейчас и останется в памяти у всех не только как безобразник и озорник, но еще и как обманщик. Будут теперь говорить о нем в роще:

– Вы помните, как медведь Тяжелая Лапа обмануть хотел нас? Кто-то построил мост через речку, а он решил его за свой выдать. Да мы ему не поверили.

И будут добавлять при этом:

– Он уж такой был: умел только плохое делать.

«Эх, начать бы все сначала. Но к речке от берлоги уже шла по тропинке его Смерть и поглядывала на часы».

Выбил Ду-Дук последние слова сказки. Отлетел в сторону. Поглядел, как получилось. Остался доволен

– Все, – говорит, – одного припечатали.

– Что припечатали, то припечатали, – зашуршал Ёж Иглыч колючками. – Так их, Кири-Бум, этих плутов, чтобы знали, как мошенничать.

Особое место

Сказки черепахи Кири-Бум - i_009.png
8
{"b":"4038","o":1}