Коэн расслабил руки, боль, причиняемая наручниками, стала стихать. «Значит, вот как это будет звучать в их изложении. Если до этого вообще дойдет. Все, что я ни делал, было впустую и ни к чему не приведет». Он поднял голову.

– Так что тебе надо от меня, толстяк? Ведь ты должен что-то хотеть, иначе бы ты уже убил меня.

– Для начала мне бы хотелось понять, что тобой руководило.

– Скажи, зачем вы посылали атомную бомбу в Тибет?

Отряхнув колени, Морт встал.

– Фантазируешь. Чтобы оправдать то, что ты натворил. Ни один человек в мире тебе бы не поверил. Даже Пол не несет такого!

– Пол?

– Да, разве ты не слышал, что сказал Лу? Пол, по кличке доктор Шварц, – там, у нас в офисе. Он поет совсем другое.

Коэн уперся взглядом в темноту, во рту и в глазах он ощущал сухость, в ушах – страшное жужжание. "Как я должен себя чувствовать, когда мир рухнул, когда умирает, как последний ребенок, последняя надежда. Я ничего не чувствую. Меня даже не волнует, что мне все равно.

Перед неотвратимостью смерти в памяти воскресает все хорошее, что было в моей жизни: мать с ее голубыми глазами; отец, державший меня на одном колене, а талмуд на другом, учивший меня тому, что я давно забыл, но с чем все еще живу. Отчим, здоровый и сильный, крепкий, как истоптанные лошадьми носы его ботинок, белеющие, похожие на колючую проволоку шрамы на его смуглых волосатых руках, человек, учивший меня, как чего-то добиться в этой новой стране. Сильвия, отдавшая мне всю себя до того, как уже нечего было отдавать. Алекс, терзаемый болью Вьетнама. Ким, кроткая сестра, верившая в великодушие Бога. Андрей, который «никого бы никогда не отправил в тюрьму», который не знал, где могила его отца. Грустный полковник в Оране, который хотел подарить мне свою лучшую рубашку и, когда я отказался от нее, подарил мне свободу. Мария, сестра милосердия, которую я увел на смерть в ее восемнадцать. Мой брат Пол, томящийся сейчас в какой-то грязной камере пыток в руках белых, убивших его любимую женщину и сделавших нашу страну такой, какая она есть".

Почувствовав, как кто-то толкнул его, он поднял глаза. Перед ним стоял Морт.

– Говори. Если тебе есть, что сказать, чтобы облегчить свою участь, мы готовы проявить снисходительность.

– Что вы хотите услышать?

– Поведай нам свою историю – заодно и Пола.

– А может, вы его не взяли.

– Да взяли, взяли. Поэтому ты нам больше не нужен, так ведь, Лу?

– В Капелле он не нужен. Но они хотят знать, кому он проболтался. – Так кому ты это рассказывал? – Морт терпеливо улыбался. – Давай свяжем оборванные концы, ладно?

– Морт, эта бомба будет концом всему, даже тебе. Разве у тебя нет детей? Ни у кого из вас нет детей? – Коэн обвел их глазами. – Что же это, настолько важное, ради чего стоит все уничтожить?

– По-моему, он вошел в роль, Морт, – фыркнул Лу.

– Да, – вздохнул Морт. – Давай поможем ему выйти из нее. – Он подошел к лестнице. – Тим! Твоя очередь!

Втащив вверх по лестнице чемодан, Тим открыл его: в нем находилось нечто среднее между содержимым докторской медицинской сумки и набором электрика.

– Будем фильтровать твою искренность, – осклабился Тим, – или выжимать чистую правду?

– У нас не так много времени, – сказала Клэр. – Если он проболтался кому-нибудь – а у него слишком длинный язык, – нам нужно действовать быстро.

Тим расстегнул боковой карман чемодана, достал ампулу с какой-то жидкостью и наполнил длинный шприц.

– Что это? – спросил Коэн.

– Ну скажем, маленький ледокол, – ответил Тим, закатывая Козну рукав, – помогает общению между малознакомыми людьми. – Он воткнул иглу.

– Он боится лекарств, – ухмыльнулась Клэр.

– Пусть говорит правду, тогда нечего будет бояться.

Морт взглянул на часы.

– У нас есть полчаса, чтобы перекусить в городе. Джек, останешься с Руби. Мы тебе что-нибудь принесем.

– К черту эту немецкую еду, – ответил Джек. Она подошла к Коэну и посмотрела ему в глаза. Какой зловещей казалась она ему теперь, хотя не трудно было вспомнить, чем она так притягивала его тогда: своей белой, словно светящейся, кожей, высокими точеными скулами, янтарными глазами с пушистыми ресницами, белым клинышком со сверкавшим на нем бриллиантовым сердечком, сходившимся от шеи к грушевидным формам ее грудей, вырисовывавшихся под блузкой. На белках ее глаз виднелись красные прожилки.

– Я спущусь, Джек, – сказала она. – А ты не трогай его, просто присмотри за ним.

Она спустилась вниз. Усевшись на ящик, Джек ковырял в носу. Коэн пытался побороть постепенно овладевавшее им чувство беспомощности. «Это оттого, что у меня ничего не вышло? Или оттого, что я вижу ее? Или это уже наркотики?» Он попытался вспомнить свои первые ощущения от их действия. Но это оказалось уже за пределами воспоминаний.

Он поборол желание посмеяться над Джеком. Эти люди уже не казались ему такими плохими. Разве Морт не говорил: мы все американцы? Может, он сам виноват в том, что не хочет помочь. Что-то врезалось ему в запястья; он потянул, пытаясь избавиться от этого, но ничего не получилось.

– Джек, – позвал он. Прозвучало как-то невнятно, как с перепоя. Нужно почетче. – Джек?

– А?

– Ты не поможешь мне? Что-то врезается в руки.

– Охотно. – Джек встал, его лицо было в тени. – Я отвлеку тебя от этого. – Он сильно ударил Коэна в промежность. Коэн хотел было согнуться, но не смог из-за наручников, державших его руки. Жуткая боль пронзила его. Он выгнулся. Джек достал из чемодана какую-то черную палку. – Я здорово играл в бейсбол. Перебивал мячом левую стойку на четыреста двадцать футов. Знаешь как?

Коэн пытался сосредоточиться.

– Немного похоже на апперкот, вот и вся хитрость. Смотри.

Палка со свистом врезалась Коэну в ребра, послышался треск сломавшейся ручки. Он не мог кричать; не мог вдохнуть воздух, обрушившийся на него красными волнами. Подняв сломанную палку, Джек бил его по голове, плечам, ребрам, ногам. Кто-то кричал. Он попытался закрыть рот, заставить его замолчать, но крик не смолкал. Удары прекратились. Голос был не его. Его вырвало кровью.

Она держала сломанную палку. Она кричала на Джека. Он не мог разобрать слов. Джек тряс головой, глядя в сторону. Она залепила ему звонкую пощечину.

Она продолжала орать, и Джек спустился вниз. Он принес кофейник с теплой водой, полотенце и умыл Коэну лицо, стирая с рубашки кровь.

– Скотина, – повторяла она, – кретин, ублюдок!

– Он сам напросился, – промямлил Джек.

– Сначала он должен нам ответить. А потом делай что хочешь, кретин! Кретин! – Повторяя это слово, она будто бы успокаивалась и наконец села на ящик, подергивая себя за волосы. Коэн сплюнул. – Прибери на полу, Джек, – сказала она.

Комната меняла цвета. Вместо стены позади нее падал искрившийся всеми цветами радуги водопад. Он закрыл глаза, но разноцветный поток продолжал падать вниз и под сомкнутыми веками. Голоса. Перед ним стоял похожий на огромный воздушный шар Морт.

– Знаешь, что сделал Джек? – пытался сказать Коэн, но слова ему не давались.

Она что-то говорила Морту. Джека не было видно. На него пристально смотрел человек с волосатыми руками. Лицо было сморщенным, как у старой обезьяны. Коэн посмотрел вниз, пытаясь сдержать приступ тошноты. Половицы расходились, словно рельсы на разъезде. Слой пыли на них кое-где прерывался влажными пятнами. Вокруг шляпок гвоздей виднелись следы ударов молотка.

Морт бы ему помог. Он видел это. Надо было быть просто откровенным, чтобы угодить ему. Он искренне старался найти в себе то, что могло бы понадобиться Морту.

– Руби, принеси ему воды, – сказал Морт. Вода текла изо рта по подбородку. Морт уселся на ящик. – Продолжение допроса подозреваемого Самюеля Козна, 22.57, тот же состав, то же место и дата, – проговорил он и потянулся. – Как ты сюда добрался?

– Я доехал на машине Дитера до Базеля. – Коэн улыбнулся. Морт не улыбался. – Я сказал что-то не так? – Его голос, казалось, исходил не из горла, а раздавался откуда-то с макушки.