– Я понимаю. – Полковник подтолкнул Коэна к двери. – Твое судно скоро отправляется.

– А Хассим?

– C'est un Arabe. Он будет отвечать по закону. – Полковник махнул рукой в сторону тюремного двора. – Тебе повезло, что ты француз и подлежишь депортации. – Солдат потянул Коэна за руку. Боль взлетела по руке к шее.

– Он же ребенок!

– Забудь о нем. И не пытайся с ним связаться. – Полковник показал на солдат. – Я приказал им стрелять, если ты вздумаешь бежать.

Коэн повернулся.

– Мне жаль, что с рубашкой так вышло.

– С рубашкой? – Полковник улыбнулся солдатам. – Я не знаю ни о какой рубашке.

Подпрыгивая на выбоинах набережной, «лендровер» подъехал туда, где был пришвартован paquebot, под кормой которого уже вспенивалась вода.

– Billet, quatrieme, – сказал солдат клерку, закрывавшему калитку, которая вела к тому месту, где был передний трап.

– Опоздали, – пробормотал Коэн.

– Деньги? – сказал клерк.

Коэн протянул ему сто франков. Тот дал сдачу и, наклонившись с причала к воде, крикнул кому-то внизу. Paquebot был ярдах в двухстах от берега, он разворачивался носом на север, из труб валил дым, вода бурлила под винтами.

Клерк повел их по лестнице вниз под причал. Чиркнув спичкой, он осветил коридор с его многочисленными отсеками. Он открыл одну из дверей. В ворвавшемся в отсек ярком дневном свете Коэн увидел темные пятна на бетоне там, где мальчик поранил палец.

К двери подплыла плоскодонка; солдат показал на нее. «Depeche-toi». Ткнув Коэна прикладом в спину, он толкнул его в лодку. Ее качнуло, и Коэн плюхнулся на сиденье. Один из солдат, смеясь, отдал ему честь.

Лодка стукнулась о корпус корабля. Из открывшейся двери спустилась веревочная лестница. Видневшиеся наверху у поручней головы людей были похожи на маленькие кружочки. Держась одной рукой, Коэн поднялся по лестнице. Матросы втащили его в дверь.

– Спасибо! – крикнул он, но лодка уже отплыла, фыркая мотором во вспененной судном воде.

– Билет? – равнодушно спросил матрос. – Quatrie me? – презрительно хмыкнул он. – La-bas, – и указал вниз. Другой матрос провел Козна по грязному трапу к дощатой двери в переборке и, открыв ее ключом, втолкнул туда Коэна.

– Это для животных, – сказал он и запер дверь.

Коэн оказался в широком помещении с низким потолком. Спертый сырой воздух своей вонью напоминал скотобойню. Горячие железные стены неравномерно вибрировали. Впереди в болезненно-желтом свете покачивались какие-то фигуры.

Он сделал три шага в глубь трюма. Оказавшись по щиколотку в мерзкой холодной воде, он отпрянул обратно к лестнице. Послышался женский смех.

– Ты не ошибся, mon brave, – крикнула женщина, – это не первый класс.

Вода тихо плескалась из стороны в сторону в такт покачивавшемуся корпусу судна. По ней плавали кучки соломы вперемешку с темными разбухшими шариками. Откуда-то из дальнего конца донеслись вопли и затем – пронзительный хохот. Коэн сел на лестницу.

– Не располагайся там, – сказала та же женщина. – Это запасной выход на случай пожара или если понадобится вдруг покинуть корабль.

– А где же тогда мне сесть?

– Спроси хозяина. Может, он облагодетельствует тебя таким же стулом, как у меня, и всего за десять франков.

Из темноты появился сутулый араб в нижней рубахе и кальсонах, закатанных по колено. От его костлявых ног по воде под соломой расходились маленькие волны. Он улыбнулся; из уголка его рта стекала слюна.

– Тебе повезло, – сказал он, выставив челюсть и, шатая зуб, затолкал его поглубже в десну. Он повел Коэна по проходу между рядами стульев. Везде сидели арабы – старые, молодые, с детьми, цеплявшимися за стулья. Чем дальше они уходили от света вглубь, тем больше пространство вокруг наполнялось гортанной арабской речью, воплями детей, плеском воды о ножки стульев. Вновь до него донесся взрыв хохота.

«Он, видать, заразился от Исома», подумал Коэн.

– Немножко далековато, – сказал хозяин, – но тебе повезло – это последний стул. С тебя десять франков.

Порывшись левой рукой в кармане, Коэн вытащил оттуда монеты. Одна из них с всплеском упала ему под ноги. Присев на корточки, Коэн пытался отыскать ее в холодной жиже. Раздался отчаянный крик. Коэн от неожиданности подпрыгнул и опять уронил монету. Крик постепенно стих, сменившись тишиной. Он вновь подобрал монету.

– Кто это?

Хозяин почесал ладонь.

– Один из пассажиров. Уезжает из дома работать во Францию, всякому свое время.

– А почему ты смеешься?

– А что такого? Неужели жизнь такая уж серьезная? Вот смотри, какое у тебя хорошее место – как в цирке. Слышно, как испражняются слоны. – Взяв Коэна за локоть, хозяин подвел его к складному парусиновому стулу и, громко шагая по воде, удалился во мрак.

Он проснулся, весь дрожа. Одежда казалась холодной и тесной, словно он из нее вырос. Боль от удара головой о дверь переборки эхом стучала в висках. Плечо жутко ныло, но боль казалась какой-то чужой и словно не имела к нему отношения. Перед глазами мелькали лица, как лошадки на карусели: полковник, Хассим, Исом, мать, вытирающая натруженные руки о фартук в цветочек.

– Все хорошие люди умирают, – сказал им Коэн.

– Все умирают, – с улыбкой отвечали они. До него долетел дикий смех. Коэн почувствовал, как в нем начала подниматься чудовищной силы волна – она вдруг словно взорвалась, и по его щекам потекли слезы. Боль резко прервала эти ощущения.

«Это же Исом». Он потер лицо и удивился, каким шершавым оно стало. С треском вырвавшийся шлепок наполнил темноту мерзким сладковатым запахом. Звук стал стихать, но слышалось неравномерное шмяканье чего-то о солому. Затаив дыхание, он старался не дышать до тех пор, пока у него не застучало в голове, но запах не проходил. «Одиннадцать дней. Пол! Надо действовать спокойно, не торопясь. Остался последний отрезок. Почти все».

Убаюканный шумом машин, он спал и видел покрытый льдом гранит горных кряжей, расщепленных зелеными реками с плывшими по их прозрачным водам белыми лепестками кизила. Подобно лодкам, лепестки, подхваченные течением, кружились на золотистом от слюды мелководье в гибком переплетении водорослей. Маленькие рыбешки, шевеля красными жабрами, прятались за разбросанными валунами. Он с благоговением наклонился попить. Из воды на него смотрело отражение оленя с ясными карими глазами, в которых он увидел свое собственное миниатюрное лицо. Он отпрянул. Клэр с убранными кверху волосами сидела на затонувшем бревне.

– Ты можешь утонуть, – сказала она, распуская волосы и расстегивая блузку, пока не показалось ее бриллиантовое сердечко, сверкавшее, как маяк.

– Я видел его, – сказал он, – это берег Африки.

– Это был проходивший корабль.

– Исом сказал...

– Глупый ты – веришь лжи, не веришь правде. Жизнь действительно слишком сложна для тебя.

Ее уже не было. По нему шелестели листья ясеня. Он ждал прохладного дуновения ветра, но его все не было. Его шею щекотал листик. Он поднес его к свету. Его усики шевелились, ножки упирались в палец Коэну.

Он бросил его в воду и стал стряхивать с себя остальных тараканов. Они карабкались вверх по его штанинам, добираясь до воротника. Вода была усыпана соломой, за которую тараканы цеплялись, как матросы за обломки потерпевшего крушение корабля.

Раковина была привинчена в углу у переборки. Он подошел к ней и увидел мужчину, пившего из крана. Закончив пить, тот задрал вверх галабею и помочился в раковину. Проходя мимо, мужчина кивнул Коэну. По раковине скатывались капли мочи и, когда Коэн открыл кран, они вместе с брызгами воды полетели вверх. Вода с привкусом дохлой рыбы и старых котлов напоминала ему о подсобке на «Петре Вяземском». Его стошнило в раковину, он выпил еще воды и его опять вырвало.

Стряхнув со своего стула тараканов, он сел, но тут же вскочил и, расстегнув джинсы, присел на корточки среди плавающей соломы рядом с клеткой со слонами. «Ерунда, пройдет». Вытеревшись мокрой соломой, Коэн натянул Джинсы. За клеткой плакал чей-то ребенок.