«Жизнь – насмешка, Сирэл. Она была бессмысленной. Нереальной. Ее вообще не было. Не плачь по ней. Лучше умереть Смерть помогла тебе». Черные блестящие глаза Сирэл смотрели на него.

– Смерть помогла мне? – беззвучно спросили ее губы.

– Не верю! – закричал он и выбежал в другую комнату, высохшая кровь захрустела под ногами. Он поднял ее на руки – кровь издала чавкающий звук. Красная струйка брызнула из горла Сирэл. Положив ее, он опустился на колени около Фу Дордже и перерезал пестрый платок, которым был завязан его рот, потом кожаный ремешок, стягивающий его руки за спиной. Затем проделал то же с его женой.

Опомнившись, он обнаружил, что стоит на коленях, почти касаясь лбом пола, в позе человека, ожидающего казни. «Так и есть. Потому что это я убил их. Своим вчерашним приходом. Кто-то следил».

Он погладил косички Сирэл. «Когда, в какой момент они убили тебя? Когда я пил кофе с высоким тибетцем? Или когда я спокойно ел бейси и рис? Когда я нес всякую чушь в лагере беженцев? И притворялся, что я в опасности? Может, Бессмертный смеялся про себя, глядя на меня, в то время, пока это совершалось? Да и знает ли он вообще? А этот нью-йоркский адрес – „Кохлер Импорт-Экспорт“ – настоящий? А может, они играют со мной? И Бог заодно с ними? Ждут, пока я выведу их на Пола? Чтобы потом убить нас обоих? Когда... Сирэл?»

Ким! Пошатываясь, он поднялся, схватил со стены кукри и бросился на улицу, чуть не сбив двух женщин, сидевших на ступеньке.

– Намаете, сагиб! – смеясь, крикнула одна. На шерпском базаре он выхватил велосипед у какого-то неварца, который что-то возмущенно прокричал, и помчался к школе, где работала Ким. Щупленький седеющий директор в белом шлеме, то и дело кланяясь, сообщил:

– Она ушла меньше часа назад с какими-то двумя, которые за ней пришли.

– Кто они?

– Люди с далеких гор.

Когда у велосипеда лопнула цепь, он бросился бежать по шумным улицам сквозь толпы народа, сшибая и расталкивая всех, кто попадался ему на пути Калитка была приоткрыта, в доме – пусто.

– Ким! – закричал он, – Ким!

Она лежала вниз лицом под сандаловыми деревьями на резных старинных камнях, которые Пол притащил из разрушенного дворца Рана. Мухи уже собирались по краям все еще струящейся из ее горла крови. Ее запрокинутая голова с зияющей раной на шее раскачивалась из стороны в сторону, когда он внес ее в комнату и опустил под картиной со стариком и водопадом.

Мягкий свет заката упал на «Бит Сюр», осветив зеленоватый глянец Тихого океана и свежую зелень секвой, растущих на скалах. На улице послышались голоса. Он бережно положил ее на подушки и, перешагнув через козлоногий столик, подошел к окну. Какой-то ребенок, отскочив от окна, побежал к калитке, откуда с любопытством смотрели чьи-то лица.

Гуркхи в форме, казавшейся при тускневшем солнце горохово-зеленой, сверкнув эфесом, постучал своей кукри по калитке. Взгляд Коэна упал на джинсы, испачканные кровью Ким. Гуркхи уже стучал в дверь. Коэн метнулся в спальню. Опрокидывая вещи Ким, он схватил с полки футбольный мяч и ручку. Наспех написав на потертой свиной коже «Серпент – Пасха», он сунул мяч обратно на полку. В тот момент, когда гуркхи плечом распахнул дверь, Коэн выскочил с задней стороны дома и кинулся под сандаловые деревья мимо резных камней Раны и, поскользнувшись, упал в кровь Ким.

– Полицейский, он убегает! – завопил кто-то с дороги.

Перепрыгнув через стену, он оказался в небольшом загоне; старый тупорогий ранго поднялся и, покачиваясь, направился к нему; его кожаная мошонка, словно маятник, раскачивалась из стороны в сторону. Увернувшись от его рогов и прошлепав по навозной жиже, Коэн перемахнул через ворота на улицу, где, загораживая проход, стоял старик, торгующий кастрюлями, громоздившимися на деревянной раме, висевшей у него на плечах. Женщины в розовых сари, столпившись вокруг него, громко спорили. Улица была заполнена кричащими и жестикулирующими людьми. Врезавшись в толпу сгрудившихся женщин, он свалил жестянщика, который завопил сквозь грохот падавших кастрюль. За углом он метнулся вправо, за следующим – влево, понесся по улицам, забитым носильщиками, женщинами, детьми, собаками, на запад и, оставив позади центр города, повернул на север, к Покхаре.

Остановившись на первом же холме, он посмотрел на дорогу впереди в надежде увидеть Пола. Позади в пыльной дымке, усеянной слабо мерцавшими огнями Катманду, на лошадях скакали гуркхи. По направлению к нему с грохотом двигался какой-то грузовик, высаживая гуркхи по двое на склоне горы. Он сполз с дороги в заросли магнолий. Свет фар скользнул по листьям; грузовик сбавил ход и, застучав клапанами, остановился.

Послышалось шуршание травы. Вытащив кукри из ножен, он затаил дыхание. На фоне городских огней внизу показались две фигуры. Одна из них заглянула в магнолии. Шаги стали удаляться. Он убрал кукри в ножны и выдохнул.

Мягкие шаги послышались сзади и спереди. Еще шаги – теперь уже слева и справа. Он вновь выдернул кукри, ее лезвие издало металлический шелест. Он стал продираться сквозь заросли магнолий, приминаемая трава, казалось, гремела в ушах. Согнувшись, зажав кукри зубами, опираясь на пальцы рук, он спускался вниз, сопровождаемый шорохом травы, похожим на шипение. Звездный свет отразился в клинке, впереди маячили два темных силуэта. Слева от него лощина, углубляясь, уходила вниз к равнине. Он бросил камешек, который застучал по стене каньона. Силуэты, перешептываясь, остановились; когда они немного отошли к ущелью, он обошел их. Хрустнула ветка – они заорали, и он, вскочив, уже бежал вниз по каменистому склону, затем по освещенному звездами широкому рисовому полю. Позади раздавалось шлепанье ног. Он бросился вверх по склону, через двор какой-то фермы. С пронзительным писком рассыпались в разные стороны цыплята, противно визжа, шарахнулась в сторону свинья. Запутавшись в веревке, которой она была привязана, Коэн упал в выгребную яму и распорол колено. Он тут же вскочил и побежал еще быстрее вверх к лесу, где испуганные птицы подняли гвалт высоко над головой.

Добравшись до фермы, гуркхи разбрелись по двору. Что-то крича, выскочил с фонарем хозяин, один из гуркхи ударил его по лицу. Послышался чей-то голос – тут же защелкали затворы винтовок. Запутавшись в зарослях, Коэн начал рубить их кукри, расчищая себе дорогу. Задыхаясь, хромая и падая, он пробирался вверх.

Склон за лесом на расстоянии полумили был голым: каждый кустик, каждый камень отчетливо просматривались на нем. И слева и справа лес переходил в горы, лишенные растительности. Первые гуркхи показались на краю леса; Коэн спрятал кукри в ножны и, перебирая руками, полез по вьющемуся стеблю на дерево.

Вокруг него опасливо чирикали птицы, ветки были скользкими от белеющего на них вонючего помета. Внизу гуркхи, разделившись по четыре, стали прочесывать опушку. Время от времени до него доносился голос офицера, отдававшего команды, и звуки кукри, секущих заросли лозы и молодых побегов.

Через час гуркхи, развернувшись цепью, стали подниматься по голому склону. Когда они отошли достаточно далеко от опушки, Коэн немного спустился. Птицы словно замерли. Он спустился еще ниже. Обхватив ногами сук, потер рубашкой Пола очки и стал внимательно наблюдать за опушкой.

В течение довольно долгого времени он не замечал никакого движения. Спустился еще ниже. Так и не увидев наблюдателей, оставленных гуркхи, он решил, что они будут следить за склоном, спускающимся к ферме. Соскользнул на землю. Ничего не шевельнулось, когда он прополз вверх по открытому холму за гуркхи и свернул на уходившую к западу тропинку.

Он прополз около полумили, затем встал и, прихрамывая, побежал по тропинке. В полночь Коэн пересек дальний западный край долины Катманду. Остановившись, он снял кроссовки Пола, которые были ему слишком велики, потер появившиеся волдыри мозолей и рваные края раны на колене, пытаясь успокоить обжигающую боль, и побежал дальше босиком. «Теперь я уже никогда не доберусь до Парижа. Никогда не расправлюсь с „Кохлер Импорт-Экспорт“ в Нью-Йорке. Больше не могу. Осталось около пятидесяти рупий – это семь долларов. Нужно было взять немного у Ким. О Боже, Ким, я не верю, что ты умерла! Что же я наделал, что я наделал...»