И в момент столбнячного любования новой пришелицы, как бы подслушав мои недоуменные мысли насчет похоронного освещения, вокруг меня, вернее внутри кубического палатного пространства залучился несказанно чистый невидимый источник, совершенно не дающий резких отбросов-теней...
Я почти не обманулся в своем первоначальном очарованном пригляде: новопришелица, будоража и провоцируя своей антиприродной внечеловеческой внешностью, вряд ли бы сумела по настоящему возжечь и расшевелить моего коллегу - какого-нибудь реанимационного полумертвеца, будь у последнего на изготовке любознательные мужицкие очи...
При цельном ярком освещении - теплая подсинено матовая кожа превратилась в золотистый атласный китайский шелк, на котором совершенно отсутствовали какие-либо кожные погрешности: родинки, морщинки, поры, видение было двусмысленным и шокирующим, - можно было заподозрить искусно сотворенную муляжную электронную подставу-куклу...
И вновь потянуло меня в предсонную спасительную прострацию...С зевотной готовностью я зауверял себя: по всей видимости, господин еще изволит сладко почивать, и хорошо бы, наконец, пробудиться где-нибудь в родимом холостяцком углу, в любимой одиночной постели...
И вообще, всяческие послепробудные кошмары мне уже стали приедаться, - хотелось незамутненного обывательского покоя.
Хотелось обыкновенной гражданской досаждающей скуки-мороки...
И открыв вновь глаза, удостоверившись, что муляжное безмимическое видение не растворилось, не аннигилировалось, - напротив, чудодейственно пригожая физиономия брюнетистой пришелицы-марионетки выражала терпеливую покорность и профессиональную доброжелательность продавца супермаркета: мол, я вся к вашим милостивым услугам, только мигните и прикажите, исполню все в наилучшем виде...
- Раздевайся... И это, чтоб... Это... И - сюда... Залазь... Будем, это... Играть...
Поиграться в привычные полноценные плотские игрища, к моему сожалению не удалось. Ну, какие такие плотские подвиги можно ожидать от истинного природного полутрупа, - то есть, от меня, разумеется?
Так, некоторое машинальное поползновение полудохлого приморенного воздержанием червяка, которого вполне по-женски мастерски нанизали на крючок, - а благородный выползень, сосредоточенно сопя, чем-то там вяловатым пошевелился, подвигался, и - благополучно зачах в болезненно потной истоме...
А ведь, до этого полупозорного постельного флирта, жил в порядочном сновидении, в котором удовлетворял живую акварельно-блеклую Нюру, с такой чудесно сердечной бешеной обязанностью, что чуть игральный предмет не переломивши, и уж запыхавшись-то...
...Я недвижимо лежал, мои глаза привычно черпали чернильную черноту, прошиваемую желтоватыми безмолвно шевелящимися кружевами, - видимо, заоконные заголенные кроны, укачиваемые дерзкими, предзимними порывами непогоды, кому-то тщетно жаловались на неустроенность, покинутость и озябшесть...
Откуда взялись эти обнаженные древесные тени? До моего домашнего окна еще не дотянулось ни одно хрупкое белесое тело березки, посаженные на одном из последних посткоммунистических субботников... И странная вяжущая бессильность всех моих достаточно не дряхлых членов, - и вроде не били меня, и я не отбивался ни от кого ... Или отбивался, все-таки?
- Фарик, дружба, иди сюда! Почему в окнах чужие патлатые тени, а? Какое-то идиотство, точно дом подменили... Фа-арик, просыпайся, давай!
Кошарик мой не желал откликаться. Или застрял где-нибудь в своих солено-хрупчатых сновидениях, или...
Или может, я болел долго, а дружок мой от голода и тоски...
А может, я с ума сошел? Почему я не сплю среди ночи? Зачем чувствую во всем теле эту дрянную слабость? Кто...
Да нет же! Какой дом! Дядя Володя, ты, похоже, нарочно все забыл! Забыл...
А ведь, на самом деле забыл. Я забыл, - зачем я родился...
Забыть, в сущности, такую малость: для какой такой надобности я существую...
Следовательно, если я потерял смысл собственного существования в этом мире, - значит, никакого мира в действительности не существует! А все эти разлапистые ночные тени, странные бессонные ночи, - чье-то больное сумасшедшее воображение...
- Фараон, вот по твоей милости я тут, точно барышня какая-нибудь истерическая психую... И давай лучше выходи! Иначе уморю голодной смертью, - ты, - предатель!
Никакая живая предательская кошачья душа не отзывалась на мои ласковые призывы. Тишина в моих ушах застряла намертво.
- Ладно, ладно, дружбанчик! Раз ты такой... Значит, ты мне не товарищ и даже не дружбан! Так, случайные соседи по жилплощади. И ты даже не прописан у меня, черт тебя задери! И не мяукнет, - партизан нашелся...
...- Ох, милкин, ты и напужал бабку! Рази, так мужчинки делают? Ты, милкин, совсем здоровехонек. Токмо, куража маловатось. Заговариваеся, точно умопомешанный! Ты б лучи спал беспросыпу, а, милкин? До утреца-то. А? И всякие речи до утреца прибереги, милкин.
- А-а, это вы голубушка... А я-то своего кота зову... Так, значит, я все еще в гостях у родственника. На излечении. Значит, ум еще при мне. Ладно, как-нибудь... А вы, голубушка, спите. Я - ничего. Я засну. Все идет как надо. Все по плану...
- Да уж, милкин, изволь спатеньки. Скореича и поправися, а как жа! А я уж тутака, рядышком, охраню тебя, милкин.
- Да уж, голубушка, сделай милость, поохраняй. Может, и пригожусь... кому еще.
Что же это с тобой сотворили, дядя Володя? Для какой-то медицинской надобности продезинфицировали всю полостную изнанку, а затем на место установили... Вполне может быть. Вполне. И в подобном милом состоянии - на кого-то покушался, - требовал пошлой плотской сатисфакции... С ума сойти! Точно на стиральной древней доске утехам предавался, подлец...
Через некоторое (непродолжительно бессонное) время мой слух стал занимать посторонний почти театральный ритмичный звук, напоминающий скрип-всхлип старой распахнутой палисадной дачной калитки, колышлемый ветром, - этой мой верный убаюкивающий охранник, самым бессовестным образом предавался сну, - отважно похрапывая.
Это очень даже меня устраивало. Это очень даже здорово, что живут и служат такие добросовестные охранники-сиделки. Без таких положительных жизненных персонажей невозможна никакая нормальная сумасбродная задумка...
Я лежал и портил себе уютное безопасное лежебоканье безумным планом побега из лазаретного каземата...
Впрочем, все известные планы бегства из неволи, всегда отличались чрезвычайным умопомрачительством. Потому как, если бы они были построены сугубо на здравых позициях, - то до сих пор томились в темницах и специзоляторах всем известные натуральные, литературные и киношные безумные герои и антигерои.
Свою тысячекратно и подло униженную особу я не относил ни к первой подражательной, ни ко второй сугубо отрицательной категории социальных типов.
Хотя нынче, довольно затруднительно объяснить: что есть положительный персонаж, а что есть натуральный беспримесный подонок. Все перемешалось в датском королевстве. И нормальное щепетильное благородство выдается (или подразумевается) за трусость, а разнузданное лицемерие и хулиганство почитается за примерный образ повседневного бытия супермужчины...
Я довольно ловко выпростал голые залежалые ноги из-под одеяла (и когда его успели поместить на меня, не посоветовавшись?), - ага, разумеется, никаких шлепанцев рядом не наблюдалось!
А по нужде, - как же, - босиком, прикажите?
Но самое примечательное в моей дерзкой ситуации - я не чувствовал никаких нормальных органических поползновений, как-нибудь освободиться от естественных шлаков... Весьма положительно все это, и странно... И все равно неудобные пустяки занимали мои обессиленные мозги: а ведь придется, "милкин", совершать побег босиком. Впрочем, все равно у кого-нибудь разживусь обувкой и обмундированием...
Из госпитального гардероба на мне присутствовал гигиенический неширокий полотняный пластырь, цепко удерживающийся прямо посреди живота, напрочь скрывая пупочное углубление.
