- Ну перестань, перестань, Марк, - просил Лука своего друга, сам незаметно отходя в тень под лестницей, чтобы Марк не мог разглядеть, что именно он держит на плече. Но Марк нисколько не унимался.
- Не будешь читать, не будешь, - весело приговаривал он, продолжая махать руками.
- Ну перестань же, Марк.
- Нет, не будешь.
- Да чего же ты хочешь? - наконец спрашивал Лука, видя, что ему одной рукой не справиться с Марком.
- А чтобы ты не читал.
- Ну хорошо, не буду, - соглашался Лука. - Я потом прочту.
- Потом, потом, - нараспев приговаривал Марк, замечательно растягивая свои блестящие красивые губы. - Ты потом прочтешь. А от кого письмо? Нет, стой, не говори. Я сам угадаю.
Тут Марк зажмурил глаза, наморщил лоб и приставлял ко лбу палец.
- От мамочки! - воскликнул вдруг Марк с прояснившимся лицом.
- От мамочки, - снова согласился Лука, опасавшийся прекословить Марку.
Тут набежали женщины, числом совершенно не меньше десятка, среди которых были даже две преклонных лет старухи, и стали увиваться вокруг Марка.
- Марк, Марк! - наперебой вскрикивали женщины. - Пойдем с нами, Марк! Марк! Пойдем с нами. Брось ты этого бегемотика. Плюнь ты на него совсем! женщины окружили и Луку и стали ему щекотать шею и под мышками, а одна старуха все щипала его за бока своими жилистыми пальцами. Лука, боявшийся щекотки, отбивался от женщин, дергался, хихикал и чуть было даже не уронил Деканово тело. Потом женщины, видя, что Марк не собирается бросать Луку, что, кажется, надолго привязался к нему внезапным порывом молодой добросовестной дружбы, нетерпеливо подхватили Марка совсем на руки и потащили его в физический кабинет, оказавшийся, как сказала одна из женщин, к тому времени пустым.
- Вот так, - думал Лука. - Все правильно. Марк красавчик, а я бегемотик. Все так и должно быть... Все точно должно быть так... ибо все порядки и все справедливости - они все определены заранее неискоренимыми законами, и смешон тот, кто восстает на предопределенное. Уж я-то постараюсь особенно не быть таковым...
Лука пошел по коридору первого этажа, и к нему подходили студенты с младших курсов, восхищенные тем, по словам студентов, какие славные он несет гусельки, и спрашивали у Луки, не продаст ли он случайно свои гусли. Лука посмотрел на свою ношу, и ему самому в первый момент показалось, что он действительно несет гусли, но тут же Лука замечал свою ошибку. Замечали ошибку и студенты и, извинившись, отходили, объясняя Луке, что это, наверное, какой-то оптический обман (чисто физическое явление), который возникает из-за не слишком хорошего освещения в коридоре. Лука и сам так думал.
- А может быть, - думал Лука, - среди них был и тот студент, с которым, как говорят, живет как с женщиной Марк. И может быть, прав Декан?! И, может быть, не такой уж совсем хороший человек этот самый мой друг Марк?! Может быть, все хорошее мне кажется только по привычке, и теперь время расставаться и с привычным и с хорошим...
- Вот странно, - думал еще Лука, выходя на улицу, - почему среди этих студентов не было никого со старших курсов? Или на старших курсах привыкают уже к непонятным Академическим козням? Да, но почему тогда я не привык?
На улице было утро на обыкновенном исходе своем, и отрывисто кричало в атмосфере раздраженное черное воронье. Разносилось отдаленное лошадиное ржание из конюшен Академии, понемногу согревавшее сердце невольными эманациями живой прирученной природы. Вдалеке играли марш, это стройно упражнялся какой-то неутомимый духовой оркестрик, состоявший все сплошь из грудастых строгих музыкантов, всех с широкою ляжкой, затянутой в однообразную военную штанину, в плоских фуражках, новых кителях с бисером сверкающих пуговиц на груди и мягким ремнями, и, заслышав музыку, Лука сразу же заторопился, заоглядывался, а увидев поблизости скамейку, так поскорее сел на нее и усадил с собою рядом Деканово тело (совершенно еще по странности неотличимое от живого). Это еще мальчишкой Лука шел по улице и услышал марш, и продолжал себе идти как прежде, но на него тут же налетела толпа, и стали толкать Луку, смеяться, дергать за волосы, насажали синяков и ссадин, потом вообще повалили на землю и прошлись несколько раз прямо по животу - оказалось, это строем шли военные. С тех пор, услышав марш, Лука поскорее всегда искал скамейку и садился на нее, иногда даже с ногами, чтобы, не дай Бог, не попасться снова под ноги военным.
Но сейчас Лука предполагал, что они с покойным Деканом сидят на простой уличной скамейке, но оказалось, что здесь уже была парикмахерская. Причем, он оказался внутри парикмахерской, и как-то так получилось, что Лука даже пролез без очереди.
- Эй, эй, гражданин, - раздраженно окликнула Луку пухленькая медоголосая дамочка, пришедшая в парикмахерскую, чтобы ей соорудили какую-нибудь замысловатую архитектуру на голове. - Сейчас моя очередь! Какая наглость!
- Да-да, - поддержал ее выступление дамочкин муж, находившийся тут же в очереди, и даже привстал в кресле, зажавши под мышкой шляпу, которую прежде держал на коленях. - Мы здесь уже два часа сидим, и никого, разумеется, не собираемся пропускать.
- Ну зачем же вы так?! - неожиданно вступилась за Луку бойкая, вихрастая парикмахерша, одетая в белый халат на левую сторону, и с застывшим улыбчивым выражением на ее остроносом моложавом лице. - Видно же, что молодой человек торопится. Почему же не войти в положение? Да разве стал бы он так спешить, если бы не был с собакой?! Ей ведь не объяснишь, что здесь очередь. А как мы будем стричь нашу славную собачку? Ути, какая славная собаченька!..
- И еще с собаками ходят, - совсем уж напустилась на Луку семейная пара и еще кое-кто самый горластый из очереди. - Здесь, между прочим, для людей парикмахерская, а не для собак. Сюда и дети ходят!..
Так, пока мимо на улице громыхали военные, в парикмахерской продолжались препирательства, в которых единственно не участвовал сам Лука, но когда он осмотрел в зеркале свое одутловатое лицо и неухоженные упругие щеки и стал поспешно сползать со скамейки, взваливая снова к себе на плечо неподатливое Деканово тело, которое все здесь почему-то приняли за скайтерьера, и бормоча, что он по ошибке оказался в парикмахерской и что ему вовсе не нужно стричься, у Луки не осталось тогда никого заступников, даже бойкая парикмахерша, обозлившись на Луку, заявила, что он в конце концов может сам стричь свою собачонку, и под нестройный хор всеобщего осуждения Луку выгнали из парикмахерской разве только что не пинками.
- Теперь трудно верить чему бы то ни было, - едва успокоившись, размышлял Лука, стоя на перекрестке двух дорог. - И как бы мне сейчас могло помочь мудрое Деканово указующее слово. И какой у него интеллигентный язык...
Едва только Лука вспомнил, что им еще не прочитано Деканово письмо, как тотчас же его снова охватило прежнее нетерпение, и Лука тотчас же отяготился своей скорбной ношей, и взялся поспешно озираться, где бы ему можно было совсем оставить безжизненное Деканово тело, чтобы освободить руки для чтения.
Увидев мороженичный возок, он стал прикидывать, нельзя ли ему засунуть тело в возок (если, конечно, там нет мороженого), возле театра он хотел смешать Деканово тело с декорациями, но не решился ни на то ни на другое, а когда уже Лука думал, что ему придется отнести свой постылый груз домой, а родителям сказать, что это к нему приехал его товарищ из Калуги, совсем неожиданно у него Деканово тело отобрали панки.
Поначалу они долго тащились за Лукой и все канючили о том, какие они мирные люди, что они сами по себе, а остальные сами по себе, хвалили, какую он замечательную несет вещичку, говорили, что им тоже такую очень хочется, а одна совсем юная п*нчиха, которая, и идя вслед за всеми, все выделывала ногами какие-то замысловатые терпсихоры, приговаривала, что им нужно поколотить Луку, пока наконец и панки от п*нчихи не заразились агрессией, тогда Луке решительно преградили дорогу и сказали, что он сейчас же получит по роже, если не одолжит панкам свою вещичку, и Лука, хотя и смущенный непредвиденным оборотом дела, все же с облегчением отдал панкам Деканово тело, которое те понесли на свою тусовку, где имели с их новым приобретением шумный успех.
