Как бы все обстояло просто, если бы он выступил и, как это не раз бывало раньше, вначале полушутя оговорился:

- Токаря Леонида Карасева я ни хвалить, ни ругать не могу, а о работе других скажу...

Не до добра довела игра в принципиальность! И что нелепее всего, одной из причин создавшегося положения было подлое и глупое выступление Куликовского. Федор Иванович прекрасно помнил, что именно после него он решил рассердиться (не рассердился, а "решил рассердиться") на сына.

И как теперь поправить дело? Затеяв игру в принципиальность, он втянул в нее Леонида, который сам оказался самолюбивым упрямцем. Коса с размаху налетела на камень: если "теорию однофамильца" выдумал отец, то "теорию квартиранта" изобрел сын.

На другой день Федор Иванович проснулся от яркого солнечного света. Вспомнив, что нынче воскресенье, он решил заняться расчисткой двора. Вышел на крыльцо и увидел, что дело без него сделано: не только дорожки по двору, но и проход к калитке и тротуар расчищены.

Кругом высились навалы снега, такого белого, что на солнце глаза резало.

Самого Леонида из-за угла дома Федор Иванович видеть не мог, но что это его работа - сомнений быть не могло: огромные снежные глыбы так и отлетали на середину улицы. Разумеется, снегоочистка - не бог весть какое мудреное дело, но любовь к работе распознается во всем.

"Что мастер, то мастер!" - одобрительно подумал Федор Иванович и, взяв метлу, принялся начисто обрабатывать крыльцо и дорожки. Сворачивая к калитке, заметил: снег с проезда был отброшен так, что наглухо загородил путь стоявшей взаперти машине. Можно было подумать, что Леонид потерял к ней всякий интерес.

"Это уж, пожалуй, и зря... А впрочем - дело хозяйское", - надвое решил Федор Иванович.

Пройдя калитку, лицом к лицу столкнулся с сыном, заботливо обравнивавшим снежные навалы. Раскрасневшийся от мороза и работы Леонид вежливо отступил в сторону и поклонился отцу. В поклоне этом чувствовалось уважение и приветливость, но и только! Федор Иванович ответил на поклон и вдруг неожиданно для самого себя сказал:

- Добрый квартирант попался!

- Плохого квартиранта хозяин удерживать не стал бы! - быстро и в тон ответил Леонид.

Обе шутливые реплики прозвучали веселой насмешкой над разговором после больницы, но и отец и сын поняли это не сразу. Леониду показалось, что отец подтрунил над ним, Федор Иванович был слегка уязвлен неожиданной находчивостью сына.

Настоящий безоблачный мир восстановился в доме Карасевых только недели через две.

Если Федор Иванович, завладев Наташиным учебным столиком, целыми вечерами просиживал над историей завода, то и Леонид сумел найти для себя дело не легче. Обосновавшись за кухонным столом, он разложил исчерченные листки бумаги и засел за. расчеты, занявшие не один вечер.

- Промакадемия за работой! - съязвила по его адресу Наташа.

Но Леонид даже не расслышал шутки.

- Отстань, Натка! - сказал он. - Дай мне свою готовальню и угольник и... не гладь, пожалуйста, Хапа: он так мурлычет, что потолок обвалиться может.

- Вот еще! - фыркнула Наташа, но готовальню принесла, а сама уткнулась в толстенный курс "Декоративного садоводства".

Бедной Анне Степановне не оставалось ничего другого, как достать клубок шерсти и взяться за спицы.

И все-таки в один из таких вечеров безмолвия Наташа взбунтовалась.

- Нет, я больше так не могу! - решительно заявила она. - Пойду во дворец и просижу там подряд два сеанса на одной и той же картине. И ты, мама, со мной!.. Пусть папа, Ленька и Хап молчат наперегонки втроем, а я не могу... Идем, мама!

И она так решительно укутала пуховым платком голову Анны Степановны, что та подчинилась.

Напряженная рабочая тишина, прерываемая одним только шелестом бумаги, продолжалась довольно долго, до тех пор, пока Федор Иванович не почувствовал необходимости передохнуть. Поднявшись, бесшумно (он был в валенках) прошел к кухонной двери и несколько минут молча смотрел на сына, орудовавшего линейкой и циркулем.

Даже в обществе близких людей человек не бывает вполне самим собой. Леонид был наедине со своими мыслями, и Федор Иванович увидел его таким, каким он был на самом деле. На возмужавшем лице сына Федор Иванович прочел выражение большой мысли, творческого усилия и, что в человеке всего прекраснее и дороже, одухотворенности.

- Что, брат, снова научился мечтать? - негромко спросил Федор Иванович.

Леонид быстро повернулся к отцу. Взгляды их встретились, и лица обоих озарились улыбкой.

- Должно быть, папа... Хочешь, я тебе расскажу? Как не хотел! Федор Иванович сел на табуретку напротив Леонида.

- Помнишь, к нам на завод приезжал конструктор Петр Борисович Назаров?

- Еще бы: такого не забудешь, всех взбудоражил! - Он нас просил писать ему в институт о всех неполадках в работе станков, о дефектах в конструкции и, если есть, вносить предложения. Станок у меня хороший.

Пока я его осваивал и к нему привыкал, никаких замечаний у меня, конечно, не было. А сейчас есть. И предложения есть. Очень досадно, что станок некоторых деталей не принимает, а может принять, если... Тут все главным образом от системы крепления зависит. Вот посмотри...

Федор Иванович никогда не стоял за токарным станком, но не мог не знать всех способов обработки металла. Понял: Леонид предлагал реконструкцию системы крепления деталей и частично аппарата подачи.

- Ну, брат! - удивился Федор Иванович. - Ты никак новый станок модернизировать собрался.

- Мой станок пусть так остается, а над следующими образцами пусть они в институте подумают, учтут мое предложение. Может быть, я кое в чем и ошибаюсь, пусть Назаров мне объяснит... Только вот плохо: понимать-то я все понимаю и на словах объяснить умею, а вот на чертеже изобразить... Недоучился маленько!

Тень набежала на лицо Федора Ивановича. Помолчав, он сказал:

- Да... поторопились мы тогда с тобой!.. Кто же ее знал, что техника так шагать начнет?

- Буду учиться, не отстану, папа.

- Время идет, Леня...

На этой загадочной полуфразе Федор Иванович запнулся. Леонид удивленно посмотрел на отца.

- Я вот воспоминания взялся писать, и ох как труд. но мне! Есть, конечно, о чем написать, но вижу теперь, что мог больше сделать. А время идет, быстро идет... Ты и не оглянешься, а вот этак же за стол сядешь и будешь думать, что сделал, что мимо себя пропустил.