Главная опасность мировой советологической ситуации, по Солженицыну, состоит в том, что "социалистическая природа и суть происходящего в СССР" игнорируется и подменяется якобы чисто национальной природой и сутью этого феномена. Тем самым Запад обезоруживает себя перед социалистической опасностью, грозной для него не менее, чем для России начала века, в чьей истории на самом деле свобода и несвобода сосуществовали примерно в той же пропорции, что и в истории Запада. К незнанию или забвению этого факта существенная часть нынешних новейших диссидентских и эмигрантских квазизападников склонна не менее, чем ее западные коллеги. Квазизападников потому, что не на пользу Западу это распространенное заблуждение. И Солженицын еще раз подчеркивает свою магистральную мысль:
"А на самом деле: переход от дооктябрьской России к СССР есть не продолжение, но смертельный излом хребта, который едва не окончился полной национальной гибелью. Советское развитие - не продолжение русского, но извращение его, совершенно в новом неестественном направлении, враждебном своему народу (как и всем соседним, как и всем остальным на Земле). Термины "русский" и "советский", "Россия" и "СССР" - не только не взаимозаменяемы, не равнозначны, не однолинейны, но - непримиримо противоположны, полностью исключают друг друга, и путать их, употреблять не к месту - грубая ошибка, научное неряшество. А между тем: как легкомысленно эта подмена распространена в сегодняшнем западном словоупотреблении! и - как губительно для западного же перспективного понимания!" (I, стр. 273. Курсив Солженицына).
Как хотелось бы верить, что и западной, и диссидентско-эмигрантской (вчера еще - подсоветской) аудиторией Солженицына услышано заключение этой его речи:
"Я думаю, я назвал те главные опасности и помехи, которые мешают западным историкам продуктивно, с пользой для своей страны, для моей страны и для всего хода истории, своевременно обнажить похищенные у нас и сокрытые пласты русской истории последнего столетия.
В этой работе неоценимо содействие вашего Гуверовского хранилища и сотрудников вашего института. Я понимаю, что вы храните и заняты не одною русской историей, но я повторю: русская и советская история для Соединенных Штатов - не просто история одной из 120 зарубежных стран. От того, поймет ли ее Американский континент адекватно и не опоздав по времени, очень-очень скоро будет зависеть судьба и вашей огромной прекрасной страны" (I, стр. 274-275).
Мы, выходцы из СССР, часто слышим от западных советологов, что имеем склонность преуменьшать их познания и исследовательские заслуги в областях русской и советской истории, русской и советской социологии. Возможно, в отдельных случаях наши оппоненты правы, отводя нашу критику. Но вот прошло десять лет после выступления Солженицына на приеме в Гуверовском институте, и один из влиятельнейших (политический советник трех президентов!) советологов издает книгу, нагляднейше демонстрирующую тупиковые парадоксы западной советологии, отмеченные Солженицыным далеко не в одной этой его речи. Я имею в виду книгу Збигнева Бжезинского "План игры. Геостратегические рамки для ведения конфронтации между США и Советским Союзом"(. На "План игры" восхищенно откликнулись Никсон, Картер и Рейган. С первых же страниц книги СССР определяется как "коммунистическая великорусская империя", "современная великорусская империя" (выд. Д. Ш.), как органическое продолжение российской имперской политики, сознания, идеологии. Термины "русский" и "советский" отождествляются и подменяют друг друга. Отсутствие у великороссов каких бы то ни было имперских привилегий, кроме обусловленной историческими обстоятельствами имперской роли их языка, их столь же подневольное участие в коммунистической экспансии, сколь и участие других подсоветских народов, идеологический характер этой экспансии, чуждой каким бы то ни было русским национальным интересам, полностью игнорируются З. Бжезинским. М. Геллер с полнейшими к тому основаниями пишет, что "определение соперника США в XX веке как русской империи милитаристского типа не только ничего не объясняет в истории современных мировых отношений, но мешает выработке эффективной стратегии конфронтации". З. Бжезинским полностью сброшено со счета специфичное для XX века понятие идеологизированного тоталитаризма, экономически и технологически самым роковым образом спасаемого западным миром. Между тем конечная цель этого тоталитаризма - завоевание Запада. М. Геллер пишет: "Выводы и предположения Бжезинского логичны, но только в том случае, если "соперник", "конкурент", описанный им, соответствует тому образу, который мы находим в "Плане игры". Если соперник - великорусская империя. А если это не так? Если допустить, что в то время, когда США ведет "игру", Советский Союз ведет войну? Если для советских руководителей США не "конкурент" и "соперник", а враг?.."
Для Солженицына два последние предположения - не предположения, а неоспоримые истины. Из них он исходит в статьях февраля и июля 1980 года, помещенных в журнале "Форин Афферс" и развивающих положения его речи, произнесенной в Гуверовском институте в 1976 году. Я имею в виду статьи "Чем грозит Америке плохое понимание России" (I, стр. 305-344) и "Иметь мужество видеть" (I, стр. 345-365).
В этих статьях монолог, произнесенный в Гуверовском институте, обретает развернутое, конкретизованное, с ссылками на определенные американские источники, обоснование. По-видимому, к 1980-му году Солженицын все горше теряет надежду быть услышанным и с доверием воспринятым своими западными адресатами. Тем не менее он не может заставить себя замолчать не говорить об опасности, угрожающей всему миру, и о средствах противодействия этой опасности. По-прежнему, он убежден, что одним из решающих средств этого противодействия могло бы стать столь бездарно и близоруко реализуемое сегодня Западом радиовещание на языках порабощенных коммунизмом народов:
"Единственная и глубокая политика Соединенных Штатов может состоять не в заигрывании с каждым переворотчиком в шатко-нейтральной стране, не в угождении каждому советскому эмиссару, который представляет не население, а свою правящую клику, не в игольчатом балансировании между мнимо соперничающими коммунистическими фракциями, - но: открыто стать на сторону всех порабощенных народов против поработившего их всемирного коммунизма. Открыть пропагандное наступление такой же силы и проницательности, как 60 лет ведут коммунисты против вас, и не трепетать, что в ответ будет браниться лживая "Правда". В моей статье я и поражался, как бездумно отбросил Запад мощную невоенную силу эфира, зажигающий эффект которой в коммунистической мгле даже не может вообразить западное сознание. Так можно установить прямой контакт с подневольными народами и способствовать росту их самосознания и высвобождения.
...Для всего этого нужна крутая ломка традиционной межгосударственной "вежливости", но коммунисты давно ее растоптали, да и в Тегеране мы видели цену ей.
Для спасения Запада из сегодняшнего положения нужно вырваться из рутинного процесса, нужны смелые решения выдающихся руководителей.
...Я мог бы и не спешить со всеми этими аргументами. Уже становится ясно, что ни одна моя статья, ни десять моих статей, ни десятеро таких, как я, - не посильны перенести Западу наш кровавый выстраданный опыт и даже нарушить тот эвфорический комфорт, который царит в американской политической науке. Я мог бы не спешить, - потому что уже на пороге те события, которые сами бесповоротно откроют Западу его просчеты" (I, стр. 364-365).
"Я мог бы и не спешить" (выд. Д. Ш.), - пишет Солженицын, - "мог бы", если бы равнодушие к происходящему могло стать его определяющим настроением. Но не может, потому что потребность будить (речами, статьями и книгами) владеет и, по-видимому, будет владеть им до последнего сознательного мига жизни. И будить не одних только соплеменников. Так - и статья "Скоро все увидим без телевизора" (V, стр. 2-4, май 1982) прежде, чем по-русски, напечатана во французском "L'Express" в марте 1982 г.
