- Улетим! Ночью!

Потом обращается к нам:

- Первым улетит мой заместитель, чтобы принять остальных. Там только один прожектор. Будьте внимательными при расчете на посадку. Не волнуйтесь. Ничего особенного..

Только Писанко мог на такое решиться. "Ничего особенного...". Мы видели, сколько вывозных он дал командирам звеньев, чтобы допустить их к ночному дежурству.

Забегая вперед, скажу, что это будет наш первый и последний в этом году ночной полет. Летом 1942, готовясь к ночному дежурству, мы сядем на одном "пятачке" и, чтобы вылететь ночью, получим целую вывозную программу. Вот что значит условия, время и обстановка.

Командир дает последние указания:

- Лететь звеньями в порядке очередности эскадрилий. Звено Томилина выходит через тридцать минут после старшего лейтенанта Глебова. Временной интервал между звеньями - пять минут. В кабины садиться за полчаса до вылета. Надо осмотреться, привыкнуть...

Бочаров, я и Хозяинов направились к самолетам. Смотрим, как Глебов рулит, взлетает. Машину не видно, только яркий, огневой выхлоп из патрубков. Такое впечатление, будто у самой земли с грохотом несется голубая стрела. Но вот она поднимается, и на фоне светлого неба появляется силуэт самолета. Вскоре он исчезает и только по гулу мотора можно понять, как он развернулся влево, прошел перпендикулярно линии взлета, снова развернулся влево, идет прямо на нас на высоте 300- 400 метров.

Неожиданно летчик включает бортовые огни и классически выполняет левую бочку - переворачивает машину вокруг продольной оси, - снова их выключает и скрывается в темноте. Гул мотора постепенно стихает.

Что он хотел показать, наш бывший комэск? Мастерство? Безусловно. Не каждый отважится пилотировать ночью, на малой высоте, когда не видит естественный горизонт, когда небо, как и земля, черно. Но ведь это и грубейшее нарушение дисциплины. Как он отважился? Неужели не побоялся командира полка? Уверен, на это никто не пойдет. Все мы любим Писанко, и все немного боимся. Конечно, не в низменном понятии этого слова, в другом, хорошем. Боимся сделать не так, как надо, боимся увидеть его укоризненный взгляд...

Меня осеняет мысль: Глебов сделал это с разрешения Писанко. Не исключено, что Писанко сам ему подсказал. Будто наяву вижу нашего командира.

- Давай лети, - говорит он старшему лейтенанту Глебову, и когда тот собирается уходить, возвращает его. - Ты знаешь, надо придумать такое, чтобы летчики не волновались за исход ночного полета, надо убедить их, что это не страшно и ничего не случится, если уверен в себе, если спокоен. Главное, чтобы не волновались... Ну, предлагай!

Он не приказывает и ничего не советует своему заместителю. Мудрый и опытный командир ждет, когда Гле6ов выберет сам и предложит то, на что способен.

- Может, пройти пониже и что-то крутнуть? - предлагает Глебов.

- А кто увидит тебя в темноте?

- Можно включить бортовые огни.

- Это другое дело. А если поблизости окажется ямессершмитт"? Впрочем, посмотрим. Я разрешу тебе сделать бочку, если в нашем районе будет спокойно.

До чего же все-таки мудр, предусмотрителен Писанко. Не успел я поделиться своими мыслями о причине глебовской вольности, а Бочаров уже нас вдохновляет:

- Видите! Черт-то не так уж и страшен...

И Ганя шутит:

- Ты кого за черта считаешь? МиГ-3?

- При чем здесь МиГ-3? Ночь! - говорит Бочаров и сразу предупреждает нас: - Подумайте вот о чем, братцы, - о выхлопе. Он прямо перед глазами и будет мешать при взлете.

Иду к своему самолету. Меня встречает Аникин, докладывает: "Самолет к полету готов". Сажусь в кабину. Темно, ни приборов, ни тумблеров не видно! Надо включить бортовую сеть, огни подсвета кабины. Неожиданно чувствую, что на память, в темноте, не смогу этого сделать. А днем я включал все не глядя. Аникин встает на крыло, помогает.

Включаю тумблер электрической сети. Справа и слева на шарнирах установлены два фонаря. Направляю их на приборную доску, до отказа поворачиваю реостаты накала, однако фонари не включаются.

- Подожди, еще не прогрелась лампа, - поясняет Иван.

Свет загорается внезапно и ослепительно, пространство вокруг самолета и небо мгновенно становятся черными. С таким светом лететь, конечно, нельзя. Вращая реостат влево, уменьшаю накал до слабого полумрака в кабине. Больше, пожалуй, не следует. Подсветку можно считать отрегулированной. Смотреть в кабину больше не надо.

- Будем привыкать к темноте - говорю Аникину и, включив бортовую сеть, переношу взгляд на летное поле. Черная тьма отступает, по мере адаптации зрения небо снова становится серым, земля темной, снова видны самолеты - вся наше стоянка. Небо на западе темно-багрового цвета - горит, очевидно, Ярополец. Пожар будет ориентиром при взлете.

- От винта! - слышится неподалеку.

Это Томилин.

За ним - Шевчук.

Голос третьего летчика тонет в гуле моторов. Но я уже знаю, третий - это Максимов. Через две-три минуты "миги" порулили на старт. И опять с ревом и грохотом над землей понеслась голубая стрела. За ней вторая, третья. После отрыва летчики включили бортовые огни. Значит, в небе спокойно, и командир полка разрешил это сделать, чтобы звено побыстрее собралось. Да и не только для этого - в темноте немудрено и столкнуться.

Собравшись, звено проплывает над ним и, снова выключив бортовые огни, пропадает во тьме.

- Аникин! - кричит кто-то от машины Ильи Бочарова, - командир вызывает.

Слышу удаляющийся топот Ивана. Наверное, Бочаров мне что-то хочет сказать. И верно. Через минуту техник вернулся.

- Командир, передаю распоряжение Писанко: после первого разворота каждому включить бортовые огни. После сбора над точкой выключить.

Все ясно. Здесь летаем с огнями, чтобы легче собраться, над аэродромом посадки - чтоб не столкнуться, по маршруту идем без огней, чтобы не обнаружить себя, избежать встречи с Ме-110. Трудно ли сбить освещенную цель!

- От винта! - командует Бочаров.

Слышу рокот мотора. Аникин рядом со мной, на крыле.

- Запускай, командир, все готово.

Мотор заработал, мягкий свет падает на приборную доску. Включаю бортовые огни, из кабины мне их не видно, но я вижу освещенную под плоскостью землю, справа зеленым светом, слева - красным. Прямо перед глазами - яркие вспышки выхлопа из мотора. Огонь очень мешает. Как же я буду взлетать?

Бочаров порулил на старт. Я должен идти за ним, а у меня еще не прогрет мотор. Плавно вывожу обороты, и пламя перед глазами уменьшается. Сразу созревает мысль: взлетать надо не как обычно, увеличивая газ в процессе разбега, а с тормозов, предварительно выведя обороты хотя бы до средних.

Рулим на взлетную полосу. Бочаров впереди, я - слева. Ганя Хозяинов справа. По очереди докладываем ведущему о готовности.

- Понял обоих, взлетаю, - говорит Бочаров.

Самолет трогается с места, быстро набирает скорость, пропадает во тьме.

Пора. Пальцами правой руки нажимаю на тормозной рычаг, расположенный здесь же, на ручке управления самолетом. Вывожу обороты мотора. Пламя, вспыхнув перед глазами, становится меньше. Можно взлетать. Отпускаю тормоз, чувствую, как самолет тронулся с места, побежал, стремительно набирая скорость. Чувствую, но не вижу. Перед глазами нет привычного, как днем, бега земли.

Однако думать об этом незачем, ничего страшного в этом, конечно, нет, только необычно. Но сегодня столько необычного, что предусмотреть и осмыслить все нет никакой возможности. Надо все принимать, как есть.

Слева по борту - горящий Ярополец. Плавно подаю ручку вперед, нос самолета слегка опускается, капот виден на фоне пожара. Чувствую, как колеса начинают биться о грунт, машина вот-вот отойдет от земли. Плавным, едва уловимым движением ручки поднимаю нос самолета, и... мы уже в воздухе - я и мой "миг".

Главное теперь - подальше отойти от земли. Иду две-три секунды. Сняв левую руку с сектора газа, осторожно, не глядя в кабину, нахожу кран управления шасси, перевожу его из нейтрального положения в верхнее. По легкому "вспуханию" самолета чувствую - шасси убрались. Теперь обратно - в нейтральное, слышу как шипит стравливаемый из системы воздух. Все нормально. Осторожно, так же на ощупь включаю тумблер бортовых АНО - аэронавигационных огней.