Но это не удовлетворяет нашего командира:

- Я не спрашиваю опоздала или не опоздала столовая, я спрашиваю, почему опоздали летчики?

Шевчук молчит. Глебов повторяет вопрос. "Я же ответил вам", - спокойно говорит адъютант.

- Выговор, - объявляет взыскание командир эксадрильи.

Конечно, это неприятно - взыскание в присутствии подчиненных, но Глебов, очевидно, считает, что Устав - это не для него Нам неудобно за Шевчука. И обидно. Но его лицо неожиданно озаряется ясной улыбкой.

- Товарищ командир, вы нарушили свою систему.

- Какую еще систему? - Глебов настораживается. Он уже знает своего адьютанта. Не первый день работают вместе.

- Обычно, я получал взыскания через день. Сегодня, по счету двадцатое, вы объявили на сутки раньше.

Глебов безнадежно машет рукой и, ругаясь, направлятся в штаб. Со ступенек бросает:

- Нет, адъютант из тебя не получится.

Мы обступаем Толю. Беспокоимся: "Неужели снимет?"

- Да что вы, ребята, он говорит это каждый раз. Кажется, это было совсем недавно, а столько воды утекло.

Я смотрю на смеющиеся Шевчуковы глаза, спрашиваю:

- Не известно еще куда полетим?

Шевчук внезапно суровеет:

- Знаю только одно: не на Запад.

После завтрака стало известно - в Клин, дорогой нашему сердцу. Как никак, первая точка, где многие жили самостоятельно, на частных квартирах, у многих остались знакомые...

Ждем команду. Час, второй, третий. Может, не полетим? Может, не так уж плохи наши дела? Но наземный транспорт уже готовится. База - обслуживающая нас техническая часть - готовит к отправке боеприпасы, горючее, снаряжение, техническое оборудование. Инженерам эскадрильи приказано подготовить своих подчиненных к защите аэродрома от нападения. Техники, механики, младшие авиационные специалисты работают у машин, а рядом лежат винтовки, гранаты, бутылки с горючей смесью.

Иван Аникин, техник моего самолета, дает мне последние советы:

- Будешь там без меня... Недолго, но без меня. Так ты, командир, того... сам следи за машиной. И вообще...

Иван умолкает, насупившись. Спрашиваю:

- Что "того"? Что "вообще"?

- Откуда я знаю, кто тебя будет обслуживать, - сердится техник - Знает он наш самолет или не знает. Так ты сам заправляй его горючим и маслом. В расширительный бачок заглядывай, если надо, воды добавишь. И вообще...

Иван хмурится, мнется и, окончательно смутившись, отводит меня в сторону от товарищей, тихо говорит:

- Всякое может случиться... Заправят по ошибке не так, как надо, упадешь на чужой территории Так ты понастойчивее там с техниками, посуровее. Проверяй, контролируй Ты же никогда не проверяешь заправку...

Туча, налившись снегом, висит над нами. Ветер холодный, северный А мне тепло и как-то уютно. Совсем по-домашнему. Чувство благодарности наполняет сердце. Хочется обнять Ивана, но рядом люди, и мне неудобно. Скажут еще, прощаемся.

- Спасибо, дружище, за заботу, - говорю я Аникину, - но ты не волнуйся, я ведь только тебя не проверяю.

Иван несказанно рад Он будто ждал этих слов. Тащит меня к самолету, раскрывает инструментальную сумку. Экзаменует меня:

- Чем будешь лючки открывать? Чем горловины? Ищи.

Не сразу, конечно, но я нахожу все, что нужно: отвертку и три ключа.

Техник доволен. На радостях с ходу дает мне вводную.

- Меня здесь нет. Самостоятельно заправляй самолет бензином, маслом, воздухом... Осматривай. Одним словом, готовь к полету.

- Это экзамен, Иван? Я же недавно сдавал инженеру. Перед самостоятельным вылетом.

- Считай как хочешь, но делай. Иначе я не буду спокоен.

Я действую по инструкции И поясняю. Иван сначала молчит, потом начинает задавать вопросы. По ходу дела говорит он, но спрашивает больше и глубже, чем сказано в инструкции летчику.

Напоминаю ему:

- Ты же сказал, что тебя здесь нет.

Иван смеется, подводит итог:

- Молодец! Знаешь! "Тройка" твердая.

- Да ты что, Иван? С тройкой же не летают... Даже не улыбнулся.

- Я бы тебе и "пятерку" поставил, но, сам понимаешь, субординация. Узнает инженер эскадрильи, не похвалит, заискиваешь, скажет, перед своим командиром... Но ты не волнуйся, знания твои отмечу...

С этими словами техник запускает руку в один из карманов комбинезона, вытаскивает небольшой, совсем необычной формы предмет.

- Подарок тебе. Сам смастерил.

Ключ... Вернее, три ключа скомпонованные в одном. И отвертка. И еще что-то. Обнимаю Ивана. А он, еще больше смутившись, грубовато, по-мужски:

- Да ладно... чего там.. Нельзя же в карманах весь инструмент возить. Выронишь - попадет в управление, вот только не успел я чехольчик сделать, чтобы не в кармане носить, а на ремне. Ну ничего, пока потерпишь. все впереди, командир.

- Что впереди, Иван?

- Да все. Война ведь только еще начинается.

- Ты сам так думаешь или комиссар говорил?

- Был комиссар, рассказывал... Да я и сам так думаю. Действительно, войны-то ведь еще и не было. Пока что мы только отступаем. Но время подойдет, остановимся. И тогда начнется война. Сколько авиации под Москвой! Говорят, около тысячи самолетов. А задействовано совсем немного. На Белый летало всего около ста самолетов.

- И это комиссар говорил?

- И это. А ему - Стефановский, заместитель командира корпуса. Позавчера, кажется, прилетал сюда. Был на командном пункте, сказал, что "эрэсами" будут вооружать все самолеты. И наши "миги", "яки" и "лагги". Все. Представляешь сила какая! Главная-то опасность не авиация, а танки, мотомеханизированные войска. Против них и действовать будем. Готовься, командир, к штурмовкам.

- Иван, ты расскажи об этом всем летчикам.

- Зачем? Они уже знают.

- А почему же я не знал?

- Никто не знал. Комиссар приходил сюда, когда вы были на командном пункте. Говорил с техниками, механиками и приказал, чтобы мы "просветили" вас, летчиков. Можешь считать, что я провел с тобой политинформацию.

Аникин смеется. Ждет, какую оценку ему "поставлю".

- Отмечаю, Иван, задание комиссара выполнил хорошо. Действенно. Чувствую прилив духовных и физических сил.

Мы вместе смеемся. Последние мои слова слышат механики, оружейники. Они тоже смеются. И я невольно ловлю себя на мысли, что на душе действительно стало легче, и то, что уходим в Клин, отступаем, не гложет сердце, как час назад. Ничего страшного в этом нет. Сейчас отступаем, потом наступать будем. Да еще как будем!

- А как твой дух, Алписбаев, повысился? Алписбаев - оружейник моего самолета, маленький, смуглый, широколицый. Прищурив и без того узкие казахские глаза, не сразу понимает меня. Улыбаясь, тянет:

- Духа... а... Дух... - поняв, наконец, радостно отвечает: - Якши, якши, каращо, кмандыр, - и смеется, тонко заливисто.

В армии Алписбаев недавно, и русский язык знает неважно. Но это не мешает ему быть хорошим солдатом. Он очень дисциплинированный и редкого трудолюбия человек. Алписбаев никогда не сидит без дела. Он любит, когда наступают дни чистки оружия со снятием пулеметов с машины, с полной разборкой.

Приятно смотреть на его работу. Разобрав пулемет, он удаляет старую смазку. Легко и быстро. Даже из труднедоступных пазов и отверстий, искусно орудуя спичкой или заостренной щепкой. Потом накладывает новую смазку. Аккуратно, тончайшим слоем, и смотрит, любуется.

Он находит себе работу и после чистки оружия. Помогает технику и механику. До блеска протирает самолет мягкой ветошью, заправляет горючим и маслом или просто убирает вокруг, наводя чистоту и порядок.

Я смотрю на руки солдата. Грязные, усталые руки. И мне приятно, что человек с такими руками меня уважает. Я это знаю. Я даже знаю, что любит меня, и он знает, что я тоже люблю его. Это естественно, люди чувствуют отношение. Алписбаев всегда старается что-то для меня сделать, помочь, принести, подать. Не успею вылезти из кабины после полета или боевого дежурства, он уже расстелил самолетный чехол и зовет отдохнуть. И чтобы я ему рассказал о полете. Иногда, что-то делая или просто задумавшись, я чувствую взгляд Алписбаева. Посмотрю, и точно - глядит, улыбается.