На пружинистом сегментовом полу расставили складные столики и стулья, а на таблице объявлений висели различные листы и листики: некоторые, несомненно, служебные, другие, разукрашенные каким-нибудь художником-любителем, предвещали будущие развлечения. Хотя здесь и было тепло, Карев содрогнулся. Вернувшись из туалета, он застал Парму за столом, а перед ним стояли две поллитровые кружки пива.

— До восьми ничего другого не подают, — объяснил Парма. — Говорят, что из-за таких, как я, чтобы не упились сразу, как свиньи. — Он поднял кружку и одним глотком вылил в себя ее содержимое. — Мало того, что это недемократично, это еще и наивно.

Карев попробовал пиво. Оно было холодное и имело приятный, терпкий вкус, поэтому он, не задумываясь, последовал примеру Пармы, щуря глаза, когда защипало в горле.

— Мне нравится, как ты пьешь свою кварту, — сказал Парма, употребив слово, обозначавшее когда-то меру емкости жидкостей, а теперь ставшее опознавательным паролем среди пьяниц. — Закажи еще пару.

Карев взял очередные две кружки у бармена, который обслуживал клиентов с такой кислой миной и так неловко, как будто хотел дать им понять, что днем у него есть другие, более важные дела. В клубе было пустовато, но когда Карев осмотрел зал, то с удивлением отметил, что среди присутствующих преобладают остывшие. Это напомнило ему, что Парма не сказал ни слова о его внешнем виде и вел себя с беспристрастной мужской сердечностью, что было как бальзам для задетой гордости Карева. На мгновение он подумал, что если бы действительно закрепился, ему было бы легче смириться со сменой поведения коллег из конторы.

— Вот не думал, что в этом деле так много остывших, — сказал он, ставя кружку на стол. — Что они тут делают? Хотят быть лучше, чем есть?

— Понятия не имею, — равнодушно ответил Парма. — Я делаю только то, что должен делать.

Он опустошил кружку до половины, бодая пену испещренным жилками носом, и Карев почувствовал растущую симпатию к этому человеку. Он принялся за свое пиво, которого было как будто больше, чем в первый раз.

Следующие кружки, выпитые в тот вечер, казались ему все больше и больше, но стоило поднести их к губам, как содержимое их чудесным образом исчезало. Пока Карев удивлялся этому открытому им обстоятельству, круглый зал постепенно заполнялся, а потом вдруг закачался вокруг него и задрожал. Лица людей превратились в двумерные ничего не выражающее маски, а потом вместе с Пармой он оказался за дверями, спотыкаясь в темноте. Он бы не нашел дороги к своему домику, но Парма довел его до самых дверей. Молча пожав Кареву руку, он ушел, волоча ноги.

Чувствуя, что должен немедленно лечь, Карев открыл дверь и щелкнул выключателем. Свет не загорелся, и тогда его затуманенная алкоголем память подсказала ему, что в тот вечер техники должны были кончить монтажные работы. Заглядывая в домик в первый раз, прямо напротив двери он заметил пульт климатизации. Вытянув вперед руки, он двинулся в том направлении, пока не почувствовал под руками гладкий пластиковый главный рубильник. Он без труда повернулся, и дом залил свет, и только тут Карев заметил, что на пульте нет предохранительной панели.

Некоторое время он с бьющимся сердцем тупо смотрел на провода высокого напряжения, в которые мог воткнуть пальцы, если бы ему исключительно не повезло. Неспособный удивиться или разозлиться, он подошел к кровати и лег.

Вскоре он заснул, но во сне его хрупкому стеклянному телу угрожали большие машины, слепая сила которых могла растереть его в сверкающую пыль.

Утренние лучи солнца разбудили Карева. Он с большим трудом поднялся, чувствуя в висках болезненную пульсацию, и пошел в маленькую ванную. Когда он оттуда вышел, то в первый момент хотел снова лечь, но вспомнил, что Парма говорил, чтобы он с самого утра явился к координатору группы и официально подписал контракт. Поэтому он открыл саквояж, вынул капсулы с кислородом и витамином С, которые использовал против похмелья, и быстро проглотил одну. Из-за желатиновой оболочки капсула неприятно остановилась где-то в горле, и он хотел уже сходить за стаканом воды, когда взгляд его остановился на пульте климатизации.

Обнаженные концы проводов зловеще поблескивали.

Хмуря брови, Карев огляделся вокруг и увидел, что предохранительная панель с пульта лежит на стуле. На лбу у него выступил пот. Он фыркнул, осознав собственную глупость — ведь без предохранительной панели нельзя было повернуть главный рубильник и пустить ток.

— И все-таки свет в домике зажегся! Рубильник передвинулся без труда!

Сжимая виски, чтобы смягчить упорную пульсацию, он подошел к пульту и заглянул внутрь. Провода, блокирующие главный рубильник, пока он не соединится со стержнем на панели, были свернуты и явно не действовали.

Мгновенно в голове его возникла мысль: кто-то хотел меня убить, и это из-за Афины! Потом он немного отошел, его охватил яростный гнев, который испытывает бессмертный, жизни которого угрожала опасность из-за чьей-то небрежности. Он пообещал себе, что виновный поплатится за это.

Когда он бросил грязную одежду в ликвидатор и надел свежую, чистую тунику и брюки, головная боль стала постепенно проходить. Он вышел наружу. Утренний свет резал глаза, куда бы он ни взглянул, как будто на небе светило несколько солнц. Вместе с теплым воздухом в легкие попал тяжелый запах каких-то незнакомых ему цветов.

Пройдя короткой улочкой, он добрался до площади, которая оказалась пустой, если не считать двух мужчин в голубой форме Объединенных Наций, которые прохлаждались под тентом. Перед геокуполом, в котором размещался клуб, по-прежнему стоял грузовик Пармы. Карев уже хотел было спросить кого-нибудь из этих двоих о дороге, когда заметил герб Объединенных Наций на другом геокуполе по другую сторону площади.

Внутри за длинной стойкой сидела служащая, а за ней стояли хорошо знакомые ему выходы компьютерного терминала. Перегородки из матового пластика образовывали вокруг купола отдельные служебные помещения.

— Чем могу служить? — сонно и без особого интереса спросила девушка.

— Я из группы «Фармы», меня зовут Карев.

— Да?

— Я хотел бы поговорить с техником, который проводил вчера в домик электричество, — сказал он, открывая депилированный подбородок вниманию служащей.

— Вы хотите пожаловаться?

— Да. Он допустил преступную небрежность, и я чуть-чуть не был убит током.

— Сочувствую, но именно этот техник улетел сегодня утром первым самолетом.

— Вы можете сообщить мне его фамилию? Я хотел бы кому-нибудь доложить об этом.

— Кому?

— Не знаю… кому-нибудь, кто может наказать его.

— В таком случае обратитесь к мистеру Кенди, координатору, — сказала служащая с таким укором, словно Карев нарушал какой-то неписаный закон. Она провела его в одно из помещений, где за столом сидел молодо выглядевший остывший блондин, подстриженный ежиком. Кенди был очень мускулистым для остывшего, а его румянец говорил о цветущем здоровье. Он крепко и сердечно пожал руку Карева, после чего внимательно выслушал его рассказ, делая записи.

— Разумеется, я дам делу ход, — пообещал он. — Кстати, мистер Карев, поскольку уже довольно поздно, скажите: вы готовы начать работу?

— Ради этого я сюда и приехал, — с улыбкой ответил Карев. — Но честно говоря, не знаю, на что могу пригодиться. Я приехал сюда потому, что…

— Вам ни к чему объясняться, мы в основном функционируем благодаря синдрому BEAU GESTE. — Кенди сложил листок бумаги из блокнота и его углом стал ковырять в больших и ослепительно белых передних зубах. — Вы представляете «Фарму», поэтому можете помогать при применении биостата, производимого вашей фирмой. ЕЛ 2, если не ошибаюсь?

— Но я всего лишь бухгалтер.

— Этот вопрос решен в Нью-Йорке, — бесстрастно, хотя и с долей иронии, ответил Кенди.

— Я знаю, но думал… что, может…

— Кроме того, помощь в конторе нам не нужна.