CCCXXXVII Отец мой, мать моя! Вы, сестры, братья! Когда, меня Диане посвятив, Священные вы мне надели платья, Раздался, помню, твердый ваш призыв, Чтобы клялась Диану почитать я И всех, кто с ней. И, в горы проводив, Оставили — не с тем, чтоб я грешила, Но чтобы девство навсегда хранила. CCCXXXVIII Не мыслите, что верность я попрала Святой Диане, что глухой тоской Душа полна; не знаете нимало, Какая боль сменила мне покой. А знали бы — как жалость бы бежала Родных сердец! И с ревностью какой Меня бы вы, отступницу, убили — И дело бы благое совершили!» CCCXXXIX Так сильны были муки и рыданья Несчастной Мензолы, так тяжек был Жестокий вопль безмерного страданья, Что нет в стихах моих потребных сил Их выразить и дать именованья Хоть сотой доле их. Тот вопль, уныл, Растрогал бы деревья или камни, — Такая сила в слове не дана мне. CCCXL И в сетованьях этих и в рыданье Вся ночь прошла. Но только воспарил Великолепный день в красе, в сиянье — Глаза ее в слезах отяжелил И, во всю ночь бессонное, сознанье С дыханием ее остановил, — Она уснула, слезы все роняя, От тяжкого страданья отдыхая. CCCXLI А Африко, огнем любви пылая Как никогда, покоя не обрел; И, лишь увидел — ночь уходит, тая, Почти бессонный, поднялся. Пошел Он в гору, прямо к месту поспешая, Где накануне с Мензолой провел Сладчайший день и радости, и страсти, Что был потом тяжело злой напасти. CCCXLII Тут Мензолу застанет он, конечно; Но, не застав, сказал себе: «Ну, вот Ведь слишком рано». Начал ждать беспечно, Чтобы его она, когда придет, Застала здесь. Мнил, что не бесконечно То ожиданье. На венки сберет Цветов он пестрых. Вот он тихо бродит, Большие, малые цветы находит. CCCXLIII Один сплетя, себе он надевает На кудри русые. Затем другой Плесть из цветов роскошных начинает, Меж ними ветви с ловкостью большой Дерев пахучих, нежных заплетает, Промолвив: «Этим же своей рукой Ей обовью головку золотую Когда придет, а после поцелую». CCCXLIV Так Мензолы своей все дожидался Напрасно он: она еще спала; Цветы сбирая, мальчик развлекался — И скука ожиданья не гнела, Он взором к лесу часто устремлялся — Туда-сюда: вот-вот, она пришла; Глядит и внемлет; лист зашевелится На кустике — уж Мензола помнится. CCCXXLV Но больше трех часов так миновало, А Мензолы все было не видать. Он столько ждал, что солнце уж пылало Так яростно, что тяжело дышать От жару было, и его нимало Цветы, венки не стали развлекать, Он тосковал, он ужасов боялся И взорами испуганно метался. CCCXLVI И начал он: «Увы! — в душе взывая. — Что может это значить? Нет ее!» И, мысли странные перебирая, Искал унять смятение свое. Случайностей родилась в мыслях стая — Обильно ими всякое житье, — И, жаждая любой такой причины, В уме он строил всякие картины. CCCXLVII Час близился к вечерням. Подступила Мгла сумрака, и день уж угасал, А Мензола так и не приходила. Терзался Африко и горевал, Растерянный; на сердце смутно было, Когда, решившись уходить, сказал Печально он: «Быть может, повстречались Подружки по дороге, привязались — CCCXLVIII Да, может быть, ее и удержали, И, значит, мне б ее напрасно ждать. И вижу — звезды ночи замерцали, А путь еще далекий мне держать. И в этой чаще странной пусть печали И ожидания смешны, — опять Сюда вернусь я завтра же с рассветом». И он пошел на холм в решенье этом. CCCXLIX Проснулась Мензола часу в девятом, Исполнена страданий и скорбей. В ее уме, сомненьями объятом, Вставала мысль, одна другой страшней. Она металась, как в кругу заклятом, И просто мысль не приходила ей О данном накануне обещанье Вновь к Африко вернуться на свиданье. CCCL Но так раскаянье и сожаленье Владели ей, что помогли решить: По договору — утра приближенье Встречать вдвоем — и вовсе не ходить; Но всей душой, во всем — в любом движенье Свой грех великий постараться скрыть, Так что, когда Диана вновь вернется, В ней подозренье и не шевельнется. |
