Мир - это огромный человеческий муравейник, в котором желания увлекают за собой людей и предметы, точно так же как муравьи тащат во все стороны соломинки, хвоинки и дохлых гусениц, и поэтому удивительно и непонятно, как в конце концов все это превращается в довольно ровную метамерную структуру, где каждый единичный модуль, каждый атом этой структуры - это чье-то счастье, чья-то удовлетворенность миром, чья-та вера и надежда. Я буду счастлив, если хоть немного, хотя бы чуть-чуть, смогу когда-нибудь понять, какие законы лежат в основе этого процесса, и буду еще более счастлив, если это со временем станет занимать не только меня, а кого-нибудь еще, и удастся объединить наши усилия.

Да, когда я еще был научным работником в Институте Кибернетики и сотрудничал с ребятами из Института Психологии Российской Академии Наук, мне было жить вполне интересно и занимательно, "удовлетворяя свое любопытство за государственный счет". Еще более счастлив я, наверное, был бы, только если просто был бы счастлив, без всякой на то особой причины, и не зная сам, почему именно - ведь умудряются же иные люди быть счастливы простым, приятным и довольно основательным счастьем, которое занимает, сковывает и подслащает всю душу, как это делает во рту сладкая, прилипающая к зубам ириска "Золотой ключик", когда-то продававшаяся в булочных-кондитерских моего теперь уже далекого, красногалстучного детства.

(C)

***

Мир пуст, абсолютно пуст. То есть не просто пуст, а бесчеловечно и омерзительно пуст, и не потому что в нем ничего нет, а напротив, потому что он до отказа набит не тем, чего хочется. Собственно, хочется каждый раз того же самого, то есть, чего-нибудь приятного и удивительного, но при этом каждый раз разного, в то время как все вокруг до тошноты одинаковое, хотя и совершенно не похожее друг на друга.

Очень трудно понять, чего на самом деле хочется, еще труднее найти то, что хочется, там где этого нет и быть не может. Но еще труднее, когда уже и понял, чего хочется, и нашел то, чего хочется, там где его нет, уверить себя в том, что ты именно этого искал, и вот теперь-то ты наконец это нашел и совершенно счастлив. Да, вот именно, совершенно и окончательно счастлив, так как и хотел. Совсем не так как в прошлый или в позапрошлый раз. И все же увы! Несомненное и окончательное счастье - не более чем самообман. Понять себя невозможно, а желание до конца осознать и осуществить свои внутренние затаенные желания настолько болезненно и разрушительно, что было бы непростительной глупостью желать иметь такое желание самому себе или своим близким. Ведь мы почти никогда не желаем желать или всегда желаем не желать того, чего мы желаем втайне от себя, а то, чего мы желаем желать или, по крайней мере, не желаем не желать - это то, чего мы в глубине души на самом деле вовсе и не желаем, потому что не можем или не хотим, а просто тянемся за другими, чтобы не отстать, чтобы быть как все или даже лучше всех, а это как раз и есть самое глупое и вредное желание из всех существующих, потому что оно убивает индивидуальность.

О, если бы мы умели с ранней юности осознать все свои желания и найти наилучший способ их скорого и наиполнейшего удовлетворения, как легко и приятно было бы умереть молодым, осознав, что быстро и без остатка взял от жизни все, чего хотел, и миссия твоя завершена и согрета лучами такого невероятного счастья, которому не страшны ни вечные муки, ни вечное забвение. Еще замечательнее, если бы мы могли завершить эту миссию еще до рождения - ведь тогда вообще не было бы необходимости появляться на свет и претерпевать все связанные с этим неудобства, утешая себя надеждой на сомнительное счастье. К великому сожалению, так не заведено на белом свете, и человек мыкается по жизни долгие годы, и его неутоленная душа гоняет по Земле дряхлеющее тело, стегая его плеткой желаний и держа перед носом вялую морковку, называемую надеждой.

С годами мы чаще всего так и не находим всего того, чего хотели, но при этом становимся признанными мастерами по части поиска, иными словами, приобретаем опыт. Все же, пока мы еще живы, наш опыт наверняка не полон, и потому в значительной степени малополезен, ибо мы не удовлетворены и не хотим жить в рамках своего опыта, а стремимся его по мере возможности расширять, но когда он, наконец, полон, то уж бесполезен наверняка. О, драгоценный жизненный опыт мой, плод сильных желаний и слабого рассудка! Я собирал тебя по крупицам всю жизнь, и я не передам тебя никому, ибо связан ты гораздо больше с моими желаниями, чем с моим рассудком. Желания же мои суть страсть моей души, а желания другого человека - страсть совсем другой души, ни в чем не похожей на мою. А ты, рассудкок мой, дитя неверного опыта, не докучай мне сверх меры! Как неразумный ребенок, неискушенный во лжи, говорит, что это не он съел варенье из баночки, а мыши, так и наш рассудок пытается доказать, по большей части самому себе, а не другим, что нелогичные наши поступки были в высшей степени правильны и логичны. Не осуждайте его за это, а пожалейте! Нелепый и малоумный уродец, рассудок всего лишь суетливо подсовывает нам не слишком умелую ложь, старается, в меру своей немощи, избавить нас от необходимости стоять лицом к лицу с нашими действительными желаниями, теми самыми, что задают изначальную, действительную логику наших действий, ему неподвластную и непонятную. Он сидит, обперев тощий зад на ящик Пандоры, набитый нашими желаниями, и держит дрожащими руками кривое зеркало нравственности и морали, кривизну которого он в меру своего разумения подстраивает так, чтобы мы находили свой собственный образ по крайней мере терпимым и могли мириться сами с собой без особых проблем.

Изначальные, настоящие наши желания изумительно, чудовищно нелепы. Что желаемое есть? Чего желаем мы во всякое время? Желаем себе наивысшего блага, желаем чтобы всегда на душе было счастливо, и чтобы в будущем было не хуже настоящего, а желательно, еще лучше. Но ведь если всегда счастливо, то значит - всегда одинаково! Если светлая грусть все время сменяется искристой радостью, если невзгоды борьбы сменяются упоением победы, и все это выверено и откалибровано в лучших лабораториях чувств, по самым замечательным стандартам - не надоест ли в конце концов?! Разве может все время быть одинаково и при этом счастливо? Разумеется, нет. Значит, должно быть по-разному. А если по-разному, то должно быть каждый раз что-то новое, потому что если время от времени что-то повторять, то в конце концов, опять получится однобразие и скука. А где-же каждый раз это новое взять? И кто еще доказал, что новое будет лучше? Да и всегда ли есть силы взять это новое, даже если знаешь, что оно будет лучше, и знаешь, где и как его взять? Вот поэтому-то мы хотя и желаем нового, но и боимся его, стремимся к нему и в то же самое время ограждаем себя от него, как от самой страшной напасти.

Вот ведь как: желаем мы для себя жизни полной и свободной, и притом ревниво смотрим по сторонам, как смотрит ребенок, не жует ли кто конфеты вкуснее, чем у него во рту, не пускает ли кто змея ярче, наряднее и выше, чем у него. И когда видим, как свежие чувства и новые идеи бурлят в душах и телах других людей, и чувствуем, как этот поток обходит нас далекой стороной, какими несчастными и подавленными, какими отринутыми от жизни чувствуем мы себя в своем уютном и покойном уголке, где щебечет канарейка и котенок разнеженно урчит, лежа на диванном пуфике. И страшно броситься в огонь и сгореть, и невыносимо горестно отказаться от волшебной и опасной пляски у огня. Выходит, что счастье невозможно в принципе! Так зачем же мы так упорно его желаем, вопреки разуму, вопреки логике? Почему не желаем себе вместо вечного счастья вечного покоя, а желаем его своим лютым недругам? Кто же враг нашему счастью?

Враг у счастья один, и имя ему - время. Много нам нужно для нашего счастья, мало его в мире, но была бы надежда обрести его когда-нибудь, кабы не был так короток наш век. Поэтому мы судорожно спешим, хватаемся за первые попавшиеся вещи в надежде получить свою долю счастья, и в ярости ломаем и кромсаем их, когда ожидания нас обманывают. Поэтому, именно поэтому соединяется так много чужих душ и тел, так много заключается уродливых компромиссов, так много людей живет в добровольном и взаимном рабстве, и никто не решается стать свободным, потому что смертельно боится до конца дней своих остаться ненужным никому и ни для чего. О, если бы милосердный создатель наш дал бы нам, о нет, конечно даже не саму вечность, а хотя бы иллюзию вечности! Как бы спокойно, тщательно, свободно и неторопливо примеряли бы мы на себя многочисленные виды счастья, придирчиво оправляя складочки, и тянулись бы все за новыми и новыми платьями, как модница в роскошном магазине. Не приходилось бы никогда жалеть об ошибках, о упущенных возможностях, о причиненной себе и другим боли. О чем жалеть - впереди вечность! И ошибки исправятся, и боль забудется. А с другой стороны - если впереди вечность, и ты знаешь, что счастье твое прекрасно, но все равно несовершенно, и когда-нибудь обязательно будет изобретено новое, гораздо более совершенное счастье, то стоит ли всерьез ценить счастье настоящее? Мыслимо ли вообще почувствовать себя счастливым на пороге вечности, которая сулит счастье неизведанное и ныне еще недоступное? Трудно себе это представить. Так может быть, вечность вовсе не так и хороша, может быть страх или лень скуют человека, получившего в свое распоряжение вечность, железными оковами, и он так навсегда и замрет на пороге вечности, не в силах сделать свой первоначальный выбор?