– Вот-вот! – ехидно подхватил ослик. – Это именно то, что я и утверждал. Форма – это такая скверная вещь, что каждый думает, что он то уж точно знает, что такое форма, а на самом деле все только тем всю жизнь и спасаются, что показывают ее друг другу, и поэтому никто до сих пор ничего не знает. Изобрели слово «остенсивность» и закрыли проблему, как всегда. А именно эта проблема и является причиной чрезвычайно печального явления, которое я называю "логический чвяк".

– А что значит «логический чвяк»? – поинтересовался я.

– А вот то самое, что мы говорим о строгости и точности логических законов, пока дело касается логических высказываний. Но как только от высказываний мы переходим к настоящим вещам, вот тут и начинаются большие неприятности. Логика рассуждает о не вещах, а о словах, обозначающих вещи. А поскольку никто не может сказать, что делает вещь этой самой вещью, а не чем-то другим, или даже вообще ничем, то возникает путаница между словами и вещами, и эта путаница ужасно путает всю логику. Ведь если мы не знаем, что делает вещи ими самими, то мы никогда не можем быть уверены, что выполняется закон тождества. А без него логика – это уже не логика, а всего лишь часть математики. Впрочем, я прошу прощения, Вас это не должно беспокоить. Все равно логики, как таковой, на белом свете не существует.

– Как это не существует? – возмутился Валера. – Каждый пользуется логикой до той или иной степени, а Вы говорите, что она не существует.

– В том то все и дело, молодой человек, что никто не может определить, до какой степени ей можно пользоваться. А самое печальное состоит в том, что этого просто нельзя определить в принципе. Но и это еще не самое печальное. Самое печальное – это то, что когда мы рассуждаем о том, что, как и почему в мире происходит, то в этом присутствует логика, хотя только до определенной степени. Но как только мы делаем попытку понять, кому и зачем все это надо, вот тут и выясняется, что логики, как таковой, на белом свете не существует.

– Кому и зачем надо что? – спросил я.

Ослик обвел окружающий его мир невыразимо грустным взглядом и ответил, пожалуй больше самому себе:

– Если бы я только знал что, я может быть, в один прекрасный день понял бы, кому и зачем это надо…

Мы помолчали. Валера глубоко вздохнул. Ослик грустно покачивал головой.

– Извините, уважаемый ослик, а как Вас зовут? – спросил я.

– Буридан, к вашим услугам. Но если Вам не нравится это имя, Вы можете звать меня Абеляр или Джон Гоббс или Фрэнсис Бэкон, я нисколько не обижусь.

– А какое из этих имен – ваше настоящее имя? – полюбопытствовал я.

– А что вы подразумеваете под словом «настоящее»? – ответил вопросом на вопрос наш длинноухий собеседник.

– Ну то имя, которое действительно Ваше, – решил мне помочь Валера.

Ослик повернулся к Валере и внимательно глянул ему в лицо:

– Дело в том, что если кто-то откликается на произнесенное имя, или если Вы назвали кому-то чье-то имя, и тот, кому Вы его назвали, знает, кому оно принадлежит, то это имя вполне действительно. Непонятно только, почему Вы считаете, что действительное имя может быть только одно.

– Ну хорошо, – сказал я, – пусть будет по-Вашему, уважаемый Буридан, действительных имен может быть много, но настоящее имя может быть только одно.

Ослик многозначительно повернулся ко мне и спросил с изрядной иронией в голосе:

– А чем собственно, по-Вашему, действительное имя отличается от настоящего?

Я некоторое время подумал. Действительно, а чем собственно, оно отличается? Наконец я дал ответ, в котором я был не совсем уверен.

– Я думаю, что все действительные имена какой-нибудь вещи – это то, как ее можно называть, а настоящее ее имя – это сама вещь, как она есть на самом деле. Вот поэтому настоящее имя и может быть только одно.

Ослик радостно хихикнул и взбрыкнул копытами. Вид у него был преехиднейший.

– Если настоящее имя – это сама вещь, как она есть на самом деле, то что же тогда из себя представляет сама вещь, как она есть на самом деле? Другими словами, чем тогда, по-Вашему, настоящая вещь отличается от своего настоящего имени?

– Я думаю, что эта вещь представляет из себя то же самое, что и ее настоящее имя, только до того, как ее назвали этим именем,– ответил я, нимало не задумавшись.

Теперь пришел черед задуматься ослику. Он бродил по вольеру взад и вперед, бурча себе под нос: «Весьма оригинальная трактовка! Ни в классическом номинализме, ни в классическом реализме я такой не встречал. Бертран Рассел необычайно обрадовался бы открытию такой интересной формулировки, а вот Готлоб Фреге, пожалуй бы расстроился еще сильнее. Удивительно, что такое остроумное построение делает абсолютный неспециалист, походя повторяя парадокс Витгенштейна. Неужели несколько веков так сильно могут двинуть вперед общественное миропонимание? Нет, я был слишком неблагодарен к своей судьбе! Если бы не реинкарнация, я не наслаждался бы сейчас этой беседой. Какая разница, что на мне за шкура, главное – мой разум при мне. Шкура может сгнить, а разум – никогда! Cogito ergo sum. This is eternal and ageless, and it encompasses all the worlds! Ради этот можно согласиться поносить и ослиную шкуру! Anyways, facta clariore voce quam verba loquuntur. Я все же обязан припереть юношу к стенке неумолимой силой фактов и логики».

Ослик подошел к решетке и вкрадчиво обратился ко мне:

– Вот Вы сказали, что вещь когда-то была впервые названа своим настоящим именем. Я правильно Вас понял?

– Да вроде бы правильно, – ответил я.

– Нет-нет, я попросил бы Вас уточнить: вроде правильно или просто правильно? Это принципиальный момент.

– Ну, пусть будет просто правильно, – сказал я.

– Я убедительно Вас прошу не делать мне одолжений. Если Вам что-то кажется сомнительным – выскажите свои сомнения, если с чем-то не согласны – спорьте!

– Хорошо, уважаемый Буридан. Вы меня поняли правильно.

– Чудесно! Ответ принят. Значит Вы признаете, что настоящее имя вещи не является ни свойством этой вещи, ни частью этой вещи, а присваивается вещи в момент ее называния, точно так же, как присваиваются действительные имена? Правильно?

– Да, конечно.

– А тогда, уважаемый, я вновь возвращаюсь к уже заданному вопросу: чем настоящее имя отличается от действительных имен?

– Настоящее имя – это то, которое дали в самом начале, а действительные – это которые придумали потом и добавили к настоящему для удобства, – убежденно сказал Валера.

– Для удобства? Это интересно. Для какого удобства?

– Ну вот, взять например, водку. У водки есть одно настоящее имя – водка. Но не всегда удобно называть водку ее настоящим именем. Ну когда ты на работе, или когда ты уже пьяный, а хочешь взять еще, или когда ты с девушкой или вообще. Ну вот и придумали. Бутылку водки называют «пузырь», или там, бутылку поменьше – «шкалик», а саму водку – ну там горючим, или ситром, или лимонадом, или еще как-то, чтобы кому надо было понятно, что это водка, но чтобы настоящего имени при этом не называть. Очень удобно.

– Весьма сомнительное удобство, – не согласился ослик. – Я бы предпочел пить водку только в тех ситуациях, когда вполне удобно называть водку ее настоящим именем.

– Многие бы так хотели, – мечтательно сказал Валера, – только жизнь у нас, к сожалению, такая, что не всегда это получается.

– Если бы это хотя бы касалось только водки, – добавил я, – было бы еще ничего. Жизнь, к сожалению, такая, что синонимов хоть отбавляй! Чем тяжелее становится жизнь, тем больше придумывают всяких синонимов. Люди все чаще спорят о разных вещах, а под конец оказывается, что все имеют в виду одно и то же, только называют по-разному. Дело в том, что неприятности со всеми случается одни и те же, но случаются они при разных обстоятельствах. Я думаю, что в этом и есть причина появления синонимов. Вот поэтому я и считаю, что у каждой вещи обязательно должно быть свое настоящее имя, и притом только одно. Когда все устанут прятаться от своих бед, спорить и называть вещи вокруг да около, тогда кто-нибудь самый смелый обязательно предложит начать называть вещи только их настоящими именами, и тогда сразу всё станет ясно.