– Скажу, чтобы его отнесли в конюшню, и пусть себе там умирает, – объявил Сигурд, поднимаясь, чтобы позвать Дагруна из большого зала, где он трапезничал с другими воинами Хальвдана.

– Нет, погоди. Вначале посмотрим на него, – остановил его Хальвдан, и брови его знакомо сошлись к переносице – движение, оставшееся с тех времен, когда он хмурился гораздо чаще, чем теперь. – У меня странное ощущение… а впрочем, нет, что за глупости! Пойдем, Микла, чего же ты ждешь? Поглядим на беднягу – быть может, еще очень долго нам на глаза не попадется ни один доккальв.

– И это совсем неплохо, если хотите знать мое мнение, – слегка обеспокоенно пробормотал Рольф.

– Ну так сиди здесь, – фыркнул Микла, – только стыдно, если Ранхильд окажется храбрее тебя. – Он ухмыльнулся и подтолкнул Рольфа к кухне, где Ранхильд разглядывала умирающего доккальва, наклонясь и упираясь кулаками в бедра; вид у нее был весьма критический.

– Похоже на то, что некогда он был довольно важной персоной, – сообщила она Сигурду. – Давай-ка отнесем его поближе к очагу.

Сигурд нахмурился:

– Как, внести в наш дом заразу? Послушай, Ранхильд, не довольно ли будет с него конюшни?

– Дайте-ка мне прежде взглянуть на его лицо, – проговорил Хальвдан, опускаясь на колени возле скорчившегося оборванца и переворачивая истощенное тело так, чтобы было видно высохшее от страданий лицо несчастного. – Да, это поветрие – сомнений быть не может. Похоже, он и до болезни был калекой – у него горб и… – Голос его сорвался, когда он увидел, что вместо одной ноги у доккальва истертая деревянная культя.

Истончившиеся веки доккальва задрожали, приподнялись, и растрескавшиеся губы шевельнулись в едва слышном шепоте:

– Хальвдан? Это ты, Хальвдан?

– Бьярнхард! – вскрикнул Сигурд, и Хальвдан повторил за ним это восклицание.

– О да, Бьярнхард, – просипел калека, весь дрожа в лихорадке. – Я пришел, чтобы умереть со своими врагами, если уж мои друзья все умерли… да впрочем, были ли у меня друзья? И ты тоже здесь, Сигурд? Да, пришел для тебя счастливый день – ты своими глазами увидишь мой конец и конец проклятия, которое ты обратил против меня. А ты все такой же простофиля, как прежде?

– Да, такой же, но теперь я это знаю, – огрызнулся Сигурд, – так что теперь это мне так не вредит, как когда-то. Можем ли мы хоть чем-то облегчить тебе последние минуты? Даже я не решился бы прибавить еще что-то к твоим мучениям, хотя когда-то и мечтал об этом.

– Ничто не делает человека таким щедрым, как победа, – проворчал Микла.

– Смотри, не сделай его последние минуты настолько приятными, что он, чего доброго, раздумает умирать.

Бьярнхард едва заметно покачал головой и утомленно прикрыл глаза.

– О, не тревожьтесь, – прошептал он, – я не стану вам обузой. Вы же наверное знаете, что стоит насланному вами проклятию впиться в тело, как спасения можно не ждать. Но знаешь, Хальвдан, я бы не прочь умереть, в последний раз испробовав доброго крепкого эля. Между нами ведь нет больше счетов, правда? Мы, как могли, старались стереть друг друга с лица земли, и ты победил. Что же, все проходит.

– Да, все проходит, – подтвердил Хальвдан и, поддержав одной рукой голову своего заклятого врага, влил ему в рот эля, хотя Бьярнхарду едва удалось сделать один глоток. Сигурд с изумлением смотрел, как Хальвдан устраивал Бьярнхарда поудобнее, насколько это было возможно при его болезни, и потом сидел при нем остаток дня. Когда на закате Сигурд, уходивший по делам, вернулся, он узнал, что Бьярнхард умер.

Хальвдан приказал развести костер; Бьярнхардово тело сожгли, а пепел развеяли на все четыре стороны Хальвдан и Микла, который относился ко всем этим действиям с легким неодобрением.

– Ты и впрямь облегчил ему конец, – заметил Сигурд, когда церемония завершилась. – А мы все ночь напролет поддерживали огонь и не выспались. – Он покосился на Ранхильд, которая проворно разгребала раскаленные угли, ядовито упрекая Рольфа за то, что тот ухитрился заснуть на посту.

– Теперь все кончено. – Хальвдан тяжело оперся на посох, глядя, как восходящее солнце окрашивает розовым низко нависшие тучи. – Ты прав, он не заслуживал такой смерти – чтобы кто-то сидел с ним и как должно похоронил его или сжег его тело. Однако я сделал все это не ради него, но ради себя.

Я вовсе не чувствительный болван, и меня бы вполне устроило зрелище Бьярнхардова тела, терзаемого лисами и воронами.

– Так почему же… – начал Сигурд и прикусил язык, когда Ранхильд одарила его выразительным взглядом, как делала это частенько, когда Сигурд задавал слишком много вопросов, которые задавать ему вовсе не следовало.

Меняя тему, он ворчливо заметил:

– Жаль, что мы так сильно выжгли здесь землю. Можно подумать, что в нее ударила молния, правда? Уж и не знаю, будет ли здесь еще расти трава.

Хальвдан ласково взглянул на него.

– О, – сказал он тихо, – не тревожься за землю. Она исцелится.

Он ступил на бесплодную, истерзанную огнем землю и чуть слышно повторил:

– Она исцелится.