— Ну как, Магеррам-бек. Неужели до того дошло, что другую работу ищешь?
Магеррам пожал плечами, разглядывая кончики своих присыпанных мучной пылью ботинок.
«Хитер ты, Биландарлы. Хитер и смешон. У самого еще клюв желтый, а учишь чирикать стреляного воробья. Не на того наткнулся. Когда ты пошел по воду, я уже успел вернуться с полными ведрами».
— Как вам сказать, Калантар-муаллим… Работа есть работа, если даже на свадьбу верблюда зовут, он знает, не танцевать зовут — или воду таскать или хворост. Был бы хоть маленький «чах-чух» к зарплате, раз ее бы я…
— Как… Как ты сказал? «Чах-чух»?..
За дверью послышались голоса, и Биландарлы строго шевельнул бровями. Магеррам мгновенно поднялся с кресла и стал у стены с унылым видом просителя.
— Ты вот что, — понизив голос, сказал Биландарлы. — Нам серьезно поговорить надо. Только не здесь. Почему бы тебе не позвать меня в гости, чаем крепким не угостить?
Магеррам наконец вздохнул с облегчением.
— Я очень рад. Окажете честь, Калантар-муаллим. Если вы не возражаете, прямо завтра же. Сразу после работы. Поужинаем вместе. Вы как смотрите на требуху, Калантар-муаллим?
Биландарлы уперся взглядом в откидной календарь.
— Хорошо смотрю. Требуха — шахская пища, но только не вечером. Тяжеловато. Потом до утра не усну. Что-нибудь бы полегче…
— Например, кутабы, а? Можно с мясом, зеленью, тыквой. Как вам нравится?
— Вот это другое дело. Кутабы с зеленью, свежий катых… Отлично придумал, Магеррам-бек. Но…
— Никаких «но»! Слово сказано.
— Но я хотел сказать, не обременительно ли для твоих домашних? Управятся?
— А как же! Гаранфил-ханум такие кутабы…
— Кто это, Гаранфил-ханум?
— Жена.
На следующий день после работы черная «эмка» Магеррама ждала Биландарлы. Он уверенно подошел к машине, распахнул дверцу… За рулем сидел незнакомый парень.
— Я не ошибся, молодой человек?
— Нет, нет. За тобой двоюродный брат послал.
Калантар улыбнулся — уж очень серьезен был парень при исполнении порученного дела.
— Кто твой двоюродный брат, сынок?
— Магеррам, — не без гордости ответил Вугар и лихо заломил широкий козырек кепки.
— Магеррам или Курбаналибек? — Баландарлы подмигнул парню. Тот растерянно заерзал на сиденье.
— Курбаналибек? Кто такой Курбапалибек? Я его не знаю, дяденька.
Биландарлы расхохотался.
— Как? Разве в средней школе не проходят классиков литературы?
Парень открыл было рот и, смутившись, нахохлился. Конечно, он читал Джалила Мамедкулизаде и прекрасно помнит одного из его героев Курбаналибека, знаменитого хвастуна и обманщика.
— Почему вы так, дяденька, о Магерраме? Курбана либек позвал гостей, а сам спрятался, потому что угощать нечем было. А Магеррам… Магеррам с утра уже четыре раза сгонял машину на рынок. И сам еще по магазинам бегает. А вы…
— Ну, не сердись. Пошутил я, пошутил.
Ревностное заступничество Вугара пришлось по душе Биландарлы.
Как только машина двинулась, Биландарлы откинулся на спинку, закрыл глаза. Так иногда удавалось снять усталость. День был сумасшедший, как, впрочем, почти каждый день. От небольшого хлебозавода требовали все более высоких показателей. Техника старая, машины на соплях, как говорится, ходят. Работают почти одни женщины. Забыть. Не думать. Он, Биландарлы, не из тех героев, кто готов пуп надрывать ради голого энтузиазма. Многое зависит от того, как сложится с Магеррамом.
Судя по частым остановкам, они с трудом продвигались в потоке машин по центральным улицам города, брали крутой подъем, потом кончился асфальт… Биландарлы открыл глаза только тогда, когда взвизгнули тормоза и машина остановилась у высоких, обитых железом ворот. И тотчас из распахнувшейся калитки вылетел Магеррам, на ходу вытирая руки полотенцем.
— Добро пожаловать, Калантар-муаллим, рады, очень рады вам!
Биландарлы с любопытством оглядел двор, граница которого даже не просматривалась за деревьями. Яблони и айва, груша и вишня — чего тут только не было. У каменной стены под плодами тяжело провисли ветви гранатовых деревьев. Справа, ближе к стеклянной галерее, вьющиеся по ажурным аркам виноградные лозы, хризантемы и астры на клумбах, доцветающие розы… Над редеющими кронами как-то особенно горделиво смотрелась красная черепичная крыша.
Этот неожиданный оазис на довольно пустынной окраине города, где вдоль дороги только начали лепиться друг к другу скромные одноэтажные домишки, осеннее золото листвы, горьковатый дымок из глубины сада, где, очевидно, жгли сучья, сухие листья, — все это настроило Биландарлы на благодушный лад; он выпрямился, с удовольствием вдохнул чистый, пахнувший влажной травой, какими-то цветами воздух.
— Ну, здравствуй, здравствуй, Магеррам-бек, — он крепко пожал протянутую ему руку. — Ай, как хорошо у тебя тут. Дача, можно сказать! А я еще засомневался было: ехать не ехать… Смотрю, чужой человек в твоей машине. Подумалось, может, раздумал ты, парня послал предупредить.
Магеррам испуганно всплеснул руками.
— Не дай бог! Быть такого не может, Калантар-муаллим. У настоящего мужчины одно слово! Как вы могли подумать?!
Он бережно под локоток вел дорогого гостя по выметенной и политой асфальтовой дорожке, свободной рукой заботливо отстранял ветви и все заглядывал в лицо, пытался угадать исход этой встречи.
— Сюда, сюда, Калантар-муаллим.
Дверь отворилась, Биландарлы поднял лицо от ступеньки и остановился, так и не выговорив приготовленной фразы. На пороге стояла женщина удивительной красоты — высокая, стройная в своем темном, подчеркивающем уже не девичью легкость линий платье, с ниткой жемчуга на гладкой и стройной шее. Распущенные по плечам каштановые волосы… Лицо, светящееся белизной, словно высечено из мрамора. Магеррам, кажется, понял неловкую затянутость паузы, сказал просто, очень будничным голосом:
— Гаранфил, прими гостя.
Гаранфил отстранилась, пропуская Биландарлы, улыбнулась ему, не опуская глаз, широко, доверительно.
— Добро пожаловать, Калантар Аббасович.
«Голос… И серебро и бархат в нем. Эх, правду говорят, там, где трава растет, нет коня, где конь есть, травы нет».
— Благодарю вас. Всегда приятно встретиться с… хорошими людьми.
Гаранфил снова улыбнулась, почти как своему человеку.
«О господи, и зубы прекрасны! Ни одной золотой коронки, этого своеобразного символа состоятельности среди современных мещан. Браво, Магеррам-бек! А она, похоже, искренне рада».
Гаранфил привела Биландарлы в гостиную и начала накрывать на стол. Щеки ее порозовели, живые, блестящие глаза то и дело останавливались на госте, и, странно, циничный, всякого повидавший в жизни Биландарлы к собственному ужасу начинал краснеть, беспомощно бормотать что-то о беспокойстве, о злоупотреблении госстеприимством.
Гаранфил усмехнулась:
— Да что вы! Дом без гостей — как высохшая река, одни камни на дне. Да и река ли это, если в ней нет воды? Почаще бы заходили к нам такие люди, как вы. Я, правда, рада вам!
Она сказала это просто, без жеманства, и Биландарлы подивился ее прямоте, внутренней раскованности.
А Гаранфил правда была рада гостю. Как ни баловал ее Магеррам подарками, как ни лелеял, она в первый же год замужества заметила странную замкнутость их дома. Неделями, месяцами молчал звонок, проведенный от ворот. Разве мать навестит молодых. Из попыток Гаранфил завести дружбу с соседями ничего не получилось, люди почему-то сторонились их. Как-то она прямо спросила Магеррама:
— Почему никто не ходит в наш дом? Хоть бы кого-нибудь ты пригласил, родственников или знакомых.
Магеррам тогда ломал голову над странным, как ему казалось, желанием молодой жены.
— Тебя же жалею, свет моих очей. Не хочу видеть, как моя красавица будет ублажать кого-нибудь… Подносить чай, сладости… Потом мыть грязную посуду. Нет, не для тебя это.
— Подумаешь, невелика забота — посуду вымыть.
— Нет, нет, только тот, кто бережет и почитает жену, как госпожу, имеет право носить папаху.
