В грубоватой шутке был какой-то скрытый намек.
— Да, да, Калантар Аббасович. Правильно говорят: мертвые думают, что живые халву едят.
Биландарлы, видимо закончив с дипломатическим вступлением, подмигнул Магерраму нагловатым, чуть косящим глазом.
— Брось, Магеррам-бек. Для кого война была бедствием, для тебя большими деньгами. Это ты можешь кому-нибудь пудрить мозги, а я знаю. Не зря про тебя говорят: в тихом болоте черти водятся. А ты чересчур тихий.
«Интересно, кто ему нашептал? Будь проклят тот, кто считает деньги в чужом кармане. Чей поганый язык поработал? Попробуй сейчас разубеди его…»
Магеррам вздохнул, развел руками.
— Да не верьте вы болтовне, Калантар Аббасович! Злые языки чего только не наговорят. Если хотите знать… Клянусь, привык здесь. Сколько лет уже. Я к людям хорошо, они ко мне по-доброму… Вот уже больше десяти лет. Можно сказать, здесь человеком стал. А сейчас новую работу ищу. Верите, недавно, чтоб жену с детьми — они у меня слабые — в Кисловодск отправить, кое-что в ломбард пришлось отнести.
«Оправдывается… Из кожи вон лезет. Ловко я его на мушку взял. Еще немного, и будет готов», — подумал Биландарлы, а вслух заметил, покровительственно похлопав Магеррама по плечу:
— Ну, хорошо, хорошо. Когда съешь все свои запасы, приходи ко мне. Что-нибудь придумаем. И выбрось из головы про другую работу. Как говорится: не плюй в колодец — пригодится воды напиться.
Долго думал Магеррам над странными словами заместителя директора. Хочешь — так толкуй, а хочешь — эдак. Еще эти шуточки, подмигивания.
Он стал подстерегать Биландарлы в цехах, во дворе, но тот не показывался. В тех редких случаях, когда Магерраму нужна была подпись заместителя директора, Биландарлы встречал его в своем кабинете с суховатой официальностью, как и всех остальных.
Шли дни, а тот первый разговор не давал покоя Ма-герраму. Куда Биландарлы поманил его? Ясно же сказал: пройдет время, приходи. Не настаивает, не торопит. С другой стороны — вдруг провокация. Своими глазами видел людей из ОБХСС — по заводу ходят, во все дырки заглядывают.
Эти сомнения, колебания петлей стягивались вокруг Магеррама, то парализуя его волю, то возрождая надежды. Его стала мучить бессонница, он лежал и думал с тревогой о том, что опять поднялся сахар, что надо кончать с колебаниями, завтра же! Если он не встретит Биландарлы во дворе — сам поднимется в кабинет и скажет… Что он ему скажет? В одном он уверен какое-то дело на уме Биландарлы. Кто знает, может, выгодное дело и он, Магеррам, зря тянет. Во всяком случае никакого подвоха здесь нет, если б был — кого-нибудь из их компании взяли бы давно. Не один же он дела делал, да и не мог один. Все на месте — рабочие, шоферы…
На другой день чуть свет он уже был на заводе. Во дворе и в помещениях еще горели лампочки. Рабочие начали таскать хлеб в машину, а Магеррам бросился к двери, что вела на второй этаж. На лестнице была такая тьма, что, даже зная здесь каждую ступеньку, он дважды споткнулся. «Не к добру, подумалось. — Плохая поимета, и что споткнулся, и темнота эта…» Уже в коридоре он решил было повернуть назад, но секретарша Биландарлы толчком распахнула дверь приемной, и он, Магеррам, оказался в слепящей полосе света. Дверь в кабинет тоже нараспашку, и Биландарлы — он говорил сразу по двум телефонам — приветственно кивнул ему, взглядом приглашая войти. Он даже приготовился подписать документы, но руки у Магеррама были пусты. «А-а-а, наконец-то решился старый дурень», — с удовлетворением подумал Биландарлы. Будто нарочно он тянул разговор по телефону, долго и нудно выговаривал кому-то за плохо отремонтированный корпус, одновременно диктовал месячную сводку по выполнению плана…
У Магеррама заныли ноги, он обогнул на носках длинный стол и, осторожно присев справа от занятого разговорами Биландарлы, огляделся. А здорово здесь все переменилось за последний год. Когда-то пыльный, обшарпанный коридор обшили деревом, пол покрыли линолеумом. Он, Магеррам, и этот кабинет хорошо помнит — два-три шкафа, старый кривоногий стол, несколько табуретов вдоль стен, на которых висели засиженные мухами грамоты, соцобязательства. А сейчас прямо министерский кабинет! Ковер под ногами, полированная мебель, импортные кресла, обтянутые кожей… Приемник, занавеси из шелка. В шкафах — как маленький музей. Это подарки, чего тут только нет! И полотенца, вышитые петухами, и рога, отделанные серебром, и макет нефтяной вышки… Подарки передовому предприятию. На стене с одной стороны — цветные фото продукции завода: хлеб разной формы, булки, бублики… С другой — календарь. К каждому месяцу своя картинка. Эта октябрь. Жухлые, сморщенные листья в стылых лужах. Почти оголившиеся деревья… Пустая скамья в аллее парка. «Вот так и жизнь, — грустно подумал Магеррам. — Каждый месяц уносит что-то… Суетишься, чего-то ждешь, смотришь, уже зима с пронзительными, холодными ветрами».
Наконец Калантар Биландарлы положил обе трубки, пошарил прищуренным взглядом по серому, напряженному лицу Магеррама.
— Добро пожаловать, Магеррам-бек! Решился все-таки… Что невеселый? Неужели в твоем сундуке уже, правда, дно видно?
Магеррам сокрушенно замотал головой, стул под ним жалобно скрипнул.
— Да быть вам господином покорного слуги, Калантар-бек. Дай бог вам еще выше подняться в должности, чтоб даже в вашей тени находили мы защиту. Чтоб не пускали на ветер то, что может прорасти, если хорошо посеешь…
Биландарлы отрывисто рассмеялся.
— Ха, а ты остроумный мужик, Магеррам-бек. Прямо философ. Ну, развеселил, до смерти готов быть другом тебе. К добру ли твой приход?
Магеррам вытер платком взмокшее лицо.
— Что может быть кроме добра, Калантар-бек? Вот все над вашими словами думаю, после того разговора…
Биландарлы изобразил недоумение.
— Какого разговора? Каких слов? Что-то не припомню, чтоб какой-то особый разговор у нас с тобой был.
«Испытывает, — догадался Магеррам, — хочет посмотреть, как я выкручусь, если он от намеков своих откажется. Ну что ж…»
— Да, да. Может, показалось мне, Калантар-бек. А пришел я сказать, что из шести машин три вот-вот встанут из-за покрышек. Надо что-то делать.
Биландарлы пытливо всматривался в глубоко сидящие, спокойные глаза Магеррама.
— Вот ты какой, — сказал тихо. — По ходу перестроился, значит? Да… Молодец. Ну что ж. Я не прокурор, садись ближе. Если есть бумаги с собой, разложи их на столе. И, пожалуйста, закрой дверь. Вот так…
С первых же дней работы на новой должности Калантар Биландарлы не без тайного умысла присматривался к людям. Уж он-то хорошо знал: «Кто собирает мед, тот и пальцы облизывает». На старом месте кое-что ему перепадало. Правда, в тресте общественного питания он заведовал всего-навсего небольшим отделом, но оформление заявок на продукты шло через него. Кому-то недодашь, зато свой человек получит и мяса вдоволь, и масла, и риса. Вместо двухсот порций все триста вытянет. Ну, само собой, государству шла сумма за двести, а прибыль за сто неучтенных оседала медом на пальцах деловых людей. И все были довольны. А тут его на повышение двинули. Поздравляли все. Как же, вверх пошел, заместителем директора хлебозавода, оклад на пятьдесят рублей больше. А что такое пятьдесят рублей? Один базар. Тем более сейчас, когда в дом прекратился приток масла, мяса, рыбы.
Кое-кто нашептал о Магерраме. Биландарлы удивился, увидев впервые этого неказистого, горбатого человека, с виду такого нерасторопного, тугодума. А потом прикинул: в войну через руки грузчика Магеррама хлеб шел. Теплый, свежий хлеб. Потом, когда отменили карточки, экспедитор Магеррам вывозил хлеб целыми машинами. Чтоб так рисковать, надо сильный характер иметь. Значит, все это — угодничество, готовность стать «слугой господина» — ради денег. А что еще, кроме страсти к деньгам? Большая семья? Подумаешь, четверо детей — не так уж и много. Тут другое. Поговаривают, жена у него красавица. Ради того, чтобы жила она в роскоши, как почки в жиру, он готов броситься в огонь и в воду. Ну что ж… Он, Биландарлы, даже уважал таких, кто никакой работы не боится, лишь бы семью хорошо содержать. Нет, он правильно сделал, зацепив именно этого Магеррама.
