Литмир - Электронная Библиотека

— Будет исполнено, — поспешно заверил Батура. — А кладовки свои проверю, все припасы огневые на весах перевешаю и опечатаю.

— Проверь-ко, проверь! Ну, что еще?

— Из Инбацких краев, с верховьев Таза, самоеды приезжали. Челом били. Жаловались, што шайка лихих людей ночью налетела на стойбище. Все добро туземцев перетряхнули, искали меха да золото-серебро. Двух молодых самоедок в лес утащили. Надругались над ними, потом отпустили… Зело сердиты были старшины. Еле успокоил. Обещал воров сыскать и наказать.

— Ищи ветра в поле! — раздраженно бросил воевода. — Видать, из беглых литвинов да поляков!.. Мало ли их по лесам шатается после того, как вором Лжедмитрием из пушки на Москве выстрелили. Смуту сеют, беспокойство. А ну, как опять туземцы к крепости подступят?

Батура растерянно развел руками.

— Старшины говорили, что лихие люди ругались по-русски. Не поляки, видно, разбой чинят…

Нелединский вздохнул, подумав, обратился к подьячему:

— Напиши грамоту во все ясачные зимовья: беглых людей ловить, зело виноватых — в колодки и в Тобольск. Мене виноватых гнать в шею из этих мест. Разбоя в самоедских да остяцких становищах не чинить. А отвечать за все — ясачным сборщикам со стрельцами и казаками. Головой!

Перо подьячего заскрипело по бумаге.

— Ну, што еще?

— Ясачного сборщика Рогачева пымали. Присвоенных мехов не нашли при нем. Посадили в погреб. Стражу крепкую приставили.

— Поймали-таки! Сколь же он все-таки утаил мехов?

— Стоит на своем: соболей не утаивал, с охотников взяток не брал…

— Врет! Допросить хорошенько. С пристрастием!

— Будет исполнено.

Отпустив Батуру, Нелединский задумался. Его тревожило, что за последнее время в мангазейском крае не стало порядка. По лесам бродят и разбойничают лихие люди. Ясачные сборщики заворовались, и не известно, кто крадет казенный порох да продает на сторону. Народ стал дерзок, не повинуется закону. Царю Василию Шуйскому не до Мангазеи: еле справился с Ивашкой Болотниковым. Да и в его окружении, царевом, среди боярства, слышно, идут раздоры. Недолго, видно, править Шуйскому. Ох, дела! Москве не до Сибири в эти времена. Дай бог престол от врагов уберечь. Здесь надобно полагаться только на свои силы.

* * *

Стрельцам было наказано: кто увидит Тосану или узнает, где стоит его чум, немедля схватить ненца и доставить его к воеводе. Узнав об этом. Лаврушка порядком перетрусил. Сменившись с караула, он оседлал коня и поскакал по берегу Таза, предполагая, что Тосана поставил свой чум где-нибудь у реки: оленьего стада у него нет, зверя летом в тайге не промышляют, и Тосана, наверное, ловит рыбу, запасая ее впрок.

В своих предположениях Лаврушка не ошибся. Часа через три пути он наткнулся на чум Тосаны.

Ненец развешивал вялиться рыбу, когда стрелец подъехал на маленькой мангазейской лошадке. Казалось, не конь везет Лаврушку, а он, защемив лошадку меж ног, тащит ее по мягкой торфянистой тропке…

— Здорово, Тосана! — крикнул стрелец, слезая с седла. — Как ловится рыба? Живешь каково?

Тосана, словно бы не замечая Лаврушку, продолжал свое дело. Наконец он обернулся и, кивнув Лаврушке, сел на бревно.

— Дорово! — отрывисто бросил он, отводя в сторону взгляд. — Садись. Гостем будешь.

Лаврушка привязал коня к дереву, сел рядом.

— Чего сердишься? — спросил он. — Это не тебе надо сердиться, а мне. Пошто свалился пьяный на улице? Я же тебя оставлял в избе! Пошто в съезжую попал? Хорошо, хоть обо мне не проговорился. И на том спасибо.

Тосана вздохнул.

— Огненная вода подвела. Шибко подвела…

— Я ведь тебе не навязывал. Ты сам просил.

— Сам. Верно. Пойдем в чум. Угощать буду.

— Спасибо. Мне некогда. Я по делу. В щель меж шкурами чума за приезжим внимательно следили черные глаза Еване. Девушка ждала, не будет ли стрелец угощать дядю вином.

— Какое дело? — Тосана настороженно глянул на стрельца.

— Уезжай отсюда. Поскорее. Воевода сердит, ищут тебя. Попадешься — несдобровать. Будут пытать, где взял порох-свинец. Проговоришься — и мне крышка.

Тосана вздохнул, долго думал. Наконец сказал:

— Ну и времена пришли! С земли, где мой отец кочевал, где отец отца кочевал и еще многие кочевали, — уходить?

— Ничего не поделаешь. Голова дороже.

— А ты правду говоришь?

— Вот те крест, святая икона! — Лаврушка перекрестился. — Уезжай сегодня же. Не то схватят. Розыск объявлен. Пропадешь.

— Ладно, уеду. Мне недолго чум собрать.

Лаврушка поднялся с бревна, подошел к коню, подтянул подпругу, вскочил в седло.

— Ну, прощай. Гостевать у тебя некогда. Скоро заступаю в караул. Помни мой совет. — Стрелец подумал, вынул из-за пазухи мешочек. — На, держи! Малость припасов тебе. Помни: я тебе не враг, а друг. Тосана поблагодарил, проводил взглядом вершникаnote 19. К вечеру он сложил на нарты пожитки и уехал на лесные озера.

3

Стрелец Михаило Обрезков недаром предупреждал Аверьяна об опасности, таившейся близ мыса Заворот, при слиянии Тазовской губы с Обской. Едва коч покинул стоянку в устье реки Зеленой, ветер переменился и подул с севера вдоль Обской губы. Небо заволокло низкими, тяжелыми тучами, и на головы промышленников обрушились потоки дождя. Шквальный ветер, хоть и был попутным, мешал воспользоваться парусом. При малейшем отклонении от курса коч могло перевернуть. С моря в губу нагнало много воды со льдом.

Аверьян, чуть ли не всем телом навалившись на руль, с трудом держал судно по курсу. Валы были высоки и свирепы, и его с кормы обдавало водой, как из бочки. Герасим и Никифор сидели на веслах, помогая удерживать коч в нужном направлении. Длинные и прочные весла гнулись, казалось, вот-вот сломаются. Гурий держал наготове багор, и если к бортам приближались льдины, отталкивал их. Хоть они были невелики и редки, на такой волне все же могли повредить борт.

Груз, уложенный на деревянном настиле на днище, укрытый парусиной и увязанный, при таком проливне-дожде и волнах могло подмочить и сверху и снизу. Отец велел Гурию отливать воду. Паренек взялся за черпак, не забывая следить за льдами. Он то и дело терял равновесие — коч кидало из стороны в сторону — и цеплялся за что придется.

Бармин всматривался в сумеречность полярного ненастного дня и беспокоился, как бы не проскочить мыс, а за ним и Тазовскую губу, которая ответвлялась от Обской изогнутым рукавом к востоку.

Надо приближаться к восточному берегу, где находился этот мыс. Аверьян чуть положил руль влево. Теперь волны пошли наискосок к борту, болтанка усилилась, вода плескала в коч. Гурию работы прибавилось. К тому же отец велел убрать мачту. Юноша долго возился с железной скобой, которой мачта крепилась к носовой банке, наконец высвободил ее, но не смог удержать на весу: тяжела. Верхним концом мачта упала за борт.

— Держи-и-и! Гурка-а-а! — предостерегающе закричал отец, и Гурий, собрав силы, стал вытаскивать мачту. В лицо ударяли брызги — то ли с неба, то ли с моря, не разберешь. Он зажмуривал глаза, почти ничего не видя. Но все-таки выволок мачту из пучины, положил ее вдоль борта.

— Воду отлива-а-ай! Пошевеливайся! — опять кричал отец.

Гурий снова взялся за черпак. Гребцы видели старания парня, понимали, что с непривычки ему трудно, а помочь не могли. Весла нельзя было выпускать из рук.

Наконец впереди слева показался долгожданный мыс. Коч стало прибивать к нему ветром. Но мыс надо еще обогнуть и зайти в Тазовскую губу с подветренной стороны. Где-то тут должны быть и отмелые места, каменные гряды. А где? Кто их знает… Вода кипит, волны дыбятся, ничего ре видать. Аверьян стал держаться дальше от берега, рассудив, что на глубине опасность сесть на мель меньше.

Коч понесло мимо мыса вдоль Обской губы. Чутье опытного морехода подсказало Аверьяну, что именно здесь теперь надо круто и сразу поворачивать судно влево. Он бросил взгляд на волны, на суденышко, то залетавшее вверх на гребни, то проваливавшееся вниз. Что-то неприятно обрывалось внутри, в животе… Гурий, вцепившись в борт, прижавшись к нему, мотал взлохмаченной непокрытой головой и ловил ртом воздух. Его укачало.

вернуться

Note19

Вершник — всадник.

15
{"b":"3954","o":1}