Отвечая не столько на слова Алиева, сколько на свои мысли, Мансуров думал вслух:

- Дом лжеца сгорел, но никто не поверит. Да, у Али Алескера хрупкая душа и полосатая совесть.

- Собака повелевает собаками, - бормотал мюршид, и по искаженному гримасой лицу чувствовалось, что он на пороге нового припадка.

- Ты испытываешь жалость, мюршид? - спросил Мансуров. - Ты джемшид. Убили фашистов джемшиды. Ты идешь против своих. Почему?

- Я сказал: собака повелевает собаками. Али Алескер напустил на аллемани своих злодеев. Я обманул тебя. Я сказал неправильно. Джемшиды убьют тебя одного. Вождь джемшидов получил мешок золота. Али Алескер сказал, что надо убить тебя - русского.

- Убить? Меня? За что?

- Спроси у Али Алескера.

- Где джемшиды? Где вождь?

- Вождь приказал откочевать своим джемшидам в Бадхыз, в пределы Афганского государства.

- Едем.

- Куда?

- В пределы Афганского государства.

Новый припадок с мюршидом случился в придорожном караван-сарае, когда он увидел, что сделали люди Али Алескера с владельцем сарая и его семьей. Пришлось оставить мюршида у туркмена-салора в первом же пограничном селении.

Трупы. Трупы убитых резидентов видел Мансуров на всем пути через Серахскую степь. И как ни пыхтел "фордик", как ни спешили они, но предупредить новые и новые убийства им так и не удалось.

В Герат Алексей Иванович не заезжал, а направился прямо в район Бадхыза, тем более что дорогу он знал хорошо.

Алиев не спрашивал, куда ехать и сколько ехать. Но он позволил себе предостеречь:

- Байкуш не болеет, притворяется. Байкуш не захотел ехать к джемшидам с вами.

- Почему вы его называете байкушем?

- Его все так называют. Байкуш - сыч. Его никто не любит. А байкуш гнездится в разрушенных домах, на глиняных стенках брошенных колодцев, в грудах камней. Не любят байкуша-мюршида. Опасный интриган.

- Слава богу, это мы знаем.

- Товарищ командир, его надо опасаться.

- Ну вот, Алиев, и смотрите в оба.

- Слушаюсь. Есть смотреть в оба!

Больше никто не кричал: "Не ходи дальше!" Но чья-то невидимая рука все же чинила помехи. Хотя документы обеспечивали ему свободный проезд по всей провинции, но нашелся в селении Синджитаг некий корнейль, которому вдруг пришла охота придраться к состоянию машины Алиева.

- Какой плохой автомобиль! О! - сочувствовал корнейль, чересчур полный, даже одутловатый пуштун. - Не могу допустить, чтобы такой высокопоставленный советский генерал попал в аварию.

Но Алиев просто нагрубил:

- Отойдите с дороги! Одежда ветхая, зато кости крепкие.

И, обдав корнейля выхлопными газами и пылью, машина помчалась по дороге. На замечание Мансурова бакинец ответил:

- Еще чего! Вечно подсказывают, что делать, а сами не делают. Разве это дорога? По ней и на верблюде можно в аварию влопаться. Этот корнейль интриган по призванию. Явно не хотел нас пускать в Бадхыз.

Алиев оказался прав. Ночью в крошечном селении - груде глины и сырцового кирпича, слепленных черной грязью, с улочками, полными той же черной грязью, - их появление вызвало переполох, хотя, вернее всего, переполох инсценировали по указанию корнейля. Стрельба была оглушительная, благо каждый пуштун с винтовкой не расстается. Во тьме кромешной стреляли пуштуны, куда - сами не видели и не знали. И положение было тревожным, пока порядок не восстановил не кто иной, как сам неожиданно объявившийся Аббас Кули.

В хижине у очага Аббас Кули предстал во всем блеске воинственного контрабандиста. Грязная заплатанная чуха, постолы, пестрые, перевязанные бечевкой вместо шнурков, белые козьего пуха чулки, огромные, искрящиеся в отблесках красного пламени костра глаза, кусты бровей, усы жгутами, жемчужного блеска зубы и сияющей улыбке. И, конечно, винтовка, патронташи, ремни и ремешки!

Первым движением Мансурова было обнять Аббаса Кули, похлопать по спине, обменяться приветствиями - персидскими, русскими, туркменскими, афганскими и... посмеяться.

- Вы, Аббас Кули! Откуда?

- Я - всюду. Бадхыз - мой дом. Камни тропинок - мой ковер. Узнал, что беда грозит вашей голове, поспешил.

- Но что случилось? Стрельба? У меня же договоренность с губернатором.

- Шакал курами не насытился.

- Кто? Мюршид? Но я оставил фанатика в трехстах километрах, больного, чуть дышащего.

- Мюршид здесь... Шакалы быстро бегают, гады. На то он и шейх, чтобы поспевать всюду.

- Чего ему надо?

- Змея жалит ногу пастуха. Змея боится, как бы пастух не размозжил ей голову камнем. Хочет опередить. Мюршид подговорил своих здесь в селении. Зарезал для них барана... Дайте муфтию взятку, и он дозволит кушать мясо дохлого ишака... Мюршид не хочет, чтобы великий воин встретился с великим Джемшидом и... с одной уважаемой особой... Молчу, молчу.

Огонь в очаге вдруг разгорелся и озарил багровым светом кочковатые, изрядно почерневшие от копоти и дыма, грубо оштукатуренные стены михманханы. Языки пламени высветили молчаливые фигуры сидевших подтянутого шофера Алиева, державшего на коленях автомат, величественного старца - местного кетхуды, франтоватого, увешанного оружием пуштуна, судя по чалме, кандагарца. Огонь шипел, трещал. Хворост мгновенно скручивало в жарком пламени, вспыхивавшем красочным фейерверком от горючей смолы. Дым вырывался с силой через отверстие в прокопченном потолке.

- Мюршид окончательно вывалялся в дерьме, - думал Мансуров вслух... Хитер. Значит, мюршид боится! Именно боится, что Джемшид меня встретит хорошо... Надо ехать скорее... Товарищ Алиев, заводите наш драндулет!

- Есть заводить! - вскричал Алиев и выскочил из хижины во тьму ночи.

Мансуров спросил:

- Все правильно, Аббас Кули? Но откуда вы все знаете? Как всегда, впрочем.

- Э, язык хранитель головы. Язык коварного мюршида играет головами. Мюршид вообразил, что здесь у него все его рабы, и разболтал все. Когда накурится опиуму, язык распускает. Хозяин селения здесь - Гассан...

- А что еще болтал мюршид?

- Вождь джемшидов свиреп! Вождь несправедлив! Никто не знает, какое варево варится в сосуде его черепа. По утрам он выходит из шатра и кричит восходящему солнцу: "Пасть тьмы поглотила моих сыновей. Узко мне в жизни! Теснота могилы - ноя жизнь! Теперь он... он хочет отобрать у меня внука! Что мне останется? В одиночестве, в темной пещере возжечь курительные свечи и, блюдя в чистоте свое тело, ждать прихода Азраила!" А когда солнце восходит, сажает на смирного коня внука и уезжает с ним в степь...

Невеселые мысли пришли в голову Алексею Ивановичу. Не в добрый час он едет в кочевье. Жестокое столкновение с великим Джемшидом ждет его, да еще там, где никто из местных властей его не поддержит. Кругом оживились враждебные силы. Появление Гассана тоже не сулило ничего хорошего. У всех с ним личные счеты. Да, заниматься государственными делами, когда он думает о своем, о своих близких, более чем сложно. Вождь и так обозлен. Нет, худшего "посланника доброй воли" выбрать в Мешхеде не могли. Он говорил командующему обо всем. Тот и слушать ничего не захотел: "Поезжайте. Побывать в кочевье есть смысл. Лично Джемшида узнаете. А раз вы еще его родственник, тем лучше! Язык общий найдете. Поверните его в нашу сторону! Заставьте его очистить Бадхыз от всякой сволочи. Добейтесь, чтобы он стал другом Советского Союза. Или хотя бы чтобы не пакостил нам на границе. Буду рад, если уладите семейные дела".

Легко сказать, а вот как сделать? Что решила Шагаретт? Когда они виделись в Баге Багу, она так и не сказала ни "да", ни "нет". Она лишь смеялась... Она все откладывала решение...

За стенами михманханы загудел сигнал. Алиев готов был ринуться в ночную тьму, в неизвестность. Славный, бесстрашный Алиев. Что ж, Алиев показывал пример. Надо ехать...

Помогая надевать шинель, Аббас Кули шептал ему на ухо:

- Вождь, великий Джемшид повелел племени погасить пламя смут, а если кто не подчинится - ударить мечом. И еще повелел рукой строгости надрать уши бунтовщикам!