- Не ходите дальше! Не вспотеет лоб, не закипит котел. Не трать усилий! В кочевье все равно никого нет. Все откочевали.

- Ты лжешь, мюршид.

- Откочевали старики, женщины, дети. Их повела в Бадхыз сама бегум!

- Зачем?

- Джемшиды-мужчины остались... Убивать аллемани!

- Убивать?

- Проклятие пусть падет на Али Алескера. Он сказал джемшидам: убейте всех аллемани. - Мюршид говорил яростно, бессвязно. - Он приказал и тебя убить, урус.

Забыв об осторожности, Мансуров ухватил шейха за отвороты его грубошерстной хирки.

- Говори же толком... Убивают? Алескер? Джемшиды?

- Берегись! У джемшидов псов зубастых больше в стаде, чем овец... Я избрал уделом своим одиночество. Не трогай меня... Твое появление - стрела в бок... Али Алескер предатель! Он и звезды на небосклоне ненавидит! Проклятый предатель! Смотри, смотри... - он рукой тыкал в сторону далеких столбов дыма над голыми холмами, - смотри! Отель горит... Убивают... Полковника убивают... Джемшиды. - Мюршид опустился в пыль дороги и бился в конвульсиях.

- Падучая у него, что ли? - сказал Мансуров. Он посмотрел в бинокль на дым, но ничего, конечно, не разглядел. Если пожар был в немецком отеле, то это было слишком далеко. Приходилось ждать окончания эпилептического припадка. Надо было заставить мюршида рассказать все, что он знает.

Мансуров перетащил шейха в жиденькую тень тамариска и попросил Алиева завести "фордик" на лужайку, где трава росла посвежее и гуще.

"Сколько у него еще помощников, - думал Мансуров, - и какое у них оружие? Мюршид первостатейный лжец, но про господина Али Алескера... Тут что-то есть. Неужели?.. Неужели Али Алескер перепугался настолько, что решил замести следы. Он еще во время банкета бормотал все: "Я вам помогу. Я немцев ненавижу. Вы потом скажете - Али Алескер благородный человек. Али Алескер ненавидит фашизм. Али Алескер проклинает Гейдара-Гитлера, лжепророка. Али Алескер - друг русских, друг большевиков. Мир содрогнется, а Москва возликует! Доверьтесь Али Алескеру, и в Хорасане даже запаха от немцев не останется! Вот какой Али Алескер!"

А когда они ночью приехали в Баге Багу, он потащил показывать трупы немецких офицеров, сваленные в сарайчике. Он все бормотал: "Считайте! Сколько их! Все они. Это я позвал сюда, в Баге Багу, кочевников-джемшидов. Я предупреждал офицеров, чтобы они не сопротивлялись, а они... Сами виноваты! Отстреливались! И вот... Какой разгром. Сколько мебели пропало, сколько ковров похищено!.."

Он бегал по опустошенным залам и хныкал, оттопыривая свои гранатовые губы и плюясь: "Тьфу! Тьфу!" С омерзением Мансуров видел, что владельца Баге Багу нисколько не взволновало зрелище растерзанных, окровавленных тел тех, кого еще вчера он гостеприимно принимал под своим кровом. Расстроили его убытки и потери, вызванные последствиями стрельбы и пожара, правда быстро потушенного. Он не переставал хныкать и плеваться: "Я говорил им, предупреждал: если налетят джемшиды, не стреляйте! Джемшид добродушен. Убивать лишь тогда, когда ему оказывают сопротивление в бою... И вот... Тьфу-тьфу! Завтра утром поедем вместе в Серахс и на Кешефруд. Надо уговорить немцев добровольно сдаться. Иначе... Меня они не послушают. Вас... Вы дадите им слово офицера... Тогда сдадут оружие. И как миленькие отарой баранов протопают в Мешхед... Тьфу! А... вот... - Тут он стыдливо опустил свои бараньи, блудливо поблескивающие глазки и опять заплевался: Тьфу! С бензоколонки... пожалуйста... тьфу-тьфу... розовотелую... разрешите оставить здесь... Нет-нет... Она ничего не сможет... навредить... Я ее запру... упрячу..." Не желая спорить, Мансуров заговорил насчет законов военного времени в отношении шпионов, но Али Алескер замахал короткими ручками: "Договоримся. Договоримся. Я сам поговорю с русским комендантом", - и поспешил исчезнуть.

Всегда Али Алескер ощущал себя цивилизованным, культурным представителем тысячелетней арийской цивилизации, персом с душой Вольтера и Руссо, но он нисколько не расстроился при виде крови и убийств, организованных, как выяснилось вскоре, им самим.

Уже тогда, ночью, ворочаясь на роскошном двуспальном ложе в избежавших, явно не случайно, джемшидского разгрома апартаментах для высокопоставленных гостей, Мансуров все думал. Алексей Иванович не верил почтенному хозяину Бага Багу. Его начинало тревожить другое. Уж не замыслил ли Али Алескер, проявляя необыкновенное усердие в ликвидации уцелевшей сети фашистской агентуры, операцию в чисто восточном духе, не собирается ли он уже приказать своим людям действовать "сплеча"?

Мансуров вспомнил чьи-то слова: "Мертвые не выбалтывают тайн". Мысль эта лишила его сна, и он долго ходил по мраморной террасе, любуясь бегущей среди облаков луной и подставляя лицо свежему ветру, первому дыханию близящейся хорасанской зимы.

Утром, поскольку воинское соединение не прибыло еще из Мешхеда, а Али Алескер исчез, ни о чем не предупредив, Алексей Иванович решил съездить в кочевье...

- Пить! - простонал мюршид. Судороги прекратились.

Мансуров дал ему напиться из фляжки и смыл с мертвенно-бледного лица песок и грязь. Святой быстро пришел в себя и смог скоро даже сесть в седло. Достаточно мюршиду было прокричать в сторону зарослей: "Эй, Али!" и этот Али, маленький, вертлявый человечек в дервишских куляхе и хирке, привел коня. Мюршид оказался выносливым всадником. Он не отставал от "фордика".

К вечеру они подъехали к окутанным клубами дыма развалинам степного отеля "Регина". Стало сразу понятно, что они опоздали.

Предотвратить неотвратимое невозможно. Знал и твердо верил Алексей Иванович в истину: "У революции есть враг - старый мир. Революция не знает милосердия, искореняя врага, да еще такого, как гитлеризм. Против злых подыми меч, чтобы боялись". Труженик революции должен быть беспощадным, говорил себе Мансуров, но и он содрогнулся при виде зрелища, которое представлял еще недавно роскошный вестибюль отеля, заваленный обгорелыми, обугленными трупами.

Почти машинально разгоняя вздрагивающими руками все еще низко стлавшийся над полом дым, Абдул-ар-Раззак бродил, спотыкаясь, по вестибюлю и вглядывался в обугленные, мертвые лица. Он и не попытался подняться в верхние этажи, чтобы посмотреть, что осталось после погрома и пожара, а сидел на ступеньке главного входа и, уперев пустой взгляд в далекую серую стену холмов, шевелил беззвучно губами. Он не обращал внимания на Мансурова, пытавшегося вместе с Алиевым потушить огонь, который медленно распространялся на пятый этаж. Впрочем, и сам Мансуров понимал всю безнадежность своих попыток. Да и никто не мог ему помочь по той простой причине, что решительно никого на километры вокруг не осталось.

Да, господин помещик Али Алескер заметал следы и, заметал со всем коварством, на какое только способен старозаветный восточный политик.

Кончик языка у него сладок, а корень его гнилой, - так отозвался об Али Алескере мудрец и шофер Алиев.

Теперь понятно было - хозяин Баге Багу попросту сбежал. Ни Али Алескера, ни его великолепного "шевроле", ни "американки" утром в Баге Багу не оказалось. "Уехали! - пояснили слуги. - Приказали сказать: все, что есть в доме, предоставлено в распоряжение их превосходительства советского генерала Красной Армии..." И еще Али Алескер поручил передать: приказание господина советского генерала относительно аллемани исполнено, а хрупкая душа его, Али Алескера, "не выдержала нахлынувшей волны любовного томления, и поэтому он удаляется под сень роз".

- Рука красильщика того же цвета, что и краска, которой он красит... - сказал Алиев.

Алиев до того возненавидел сладкого гранатогубого помещика, что не мог не высказать своего презрения к нему.

Заметая следы, хитроумный лис политики, столп лести и лукавства уполз в дебри пустыни, а на прощание пустил слух, взвалив на плечи Мансурова всю ответственность за расправу с фашистскими резидентами. Сам разделался с сотрудниками и соратниками по диверсиям, шпионажу, прямому разбою. Али Алескер понимал, что Мансурову не до него и что никто сейчас не станет его искать.