Затем суд заслушал сторону обвинения. Полицейский чин подтвердил подлинность показаний Лемоса. Несколько свидетелей заявили, что видели, как резчик трудился над Отцом камней. Старый пьяница поведал свою историю о том, что Лемос швырял камни в придорожный столб; нашлись и такие, на чьих глазах он ворвался в храм. Коррогли ограничился тем, что установил для себя и для присяжных: никто из свидетелей не знал истинных намерений Лемоса. В большем надобности не было — защита обойдется и без, разумеется невольной, поддержки обвинения.

Какое-то время спустя для дачи показаний вызвали Мириэль. Ее рассказ, вовсе не исполненный враждебности, как того ожидал Коррогли, явно пробудил в присяжных сочувствие к Лемосу. Всем было ясно, что девушке не по себе, что она презирает своего отца и тем не менее испытывает чувство вины, поскольку вынуждена свидетельствовать против него. А из этого следовало, что Лемос был заботливым и любящим родителем и что презрение к нему возникло у дочери, вне всякого сомнения, под дурным влиянием Земейля. Кое о чем Мириэль, однако, предпочла умолчать. Так, она отрицала свою причастность к «великому делу» Земейля, а с точки зрения Коррогли — утаила и кое-что еще. Он попробовал разговорить ее и коснулся при перекрестном допросе причин, по которым она присоединилась к культу.

— Я не совсем вас понял, — сказал он. — Что, собственно, побудило вас примкнуть к приверженцам столь мрачной религии?

— Это было много лет назад, — ответила девушка. — Я не помню. Может, любопытство или желание сбежать от отца.

— Вот как? Сбежать от отца? Ведь он стремился оградить вас от многочисленных пороков, свойственных жрецам храма. Какая неоправданная жестокость с его стороны!

— Если защитнику угодно высказывать свое мнение, пусть он выберет для этого иное время и место, — вмешался Мервейл.

— Поддерживаю, — заявил судья Ваймер.

— Прошу прощения. — Коррогли склонил голову. — Итак, что же привлекло вас в храм? Земейль?

— Не знаю. Наверное.

— Физическое влечение?

— Нет, сложнее.

— Что значит «сложнее»?

— Я не знаю, что вам ответить, — проговорила девушка, облизнув губы.

— Почему? Такой простой вопрос…

— На свете нет ничего простого! — воскликнула Мириэль. — Вы не доросли до того, чтобы понять это!

Коррогли задумался над тем, что же она может скрывать. Впрочем, не стоит, пожалуй, особенно на нее давить, иначе она, чего доброго, ударится в слезы, а тогда симпатии присяжных переметнутся от ее отца к ней самой, чего допустить никак нельзя. Допрашивая ее, он постоянно ощущал между собой и Мириэль некую связь, как будто они были соучастниками какого-то преступления, и ему с трудом удавалось сохранять хотя бы видимость незаинтересованности, ибо девушка в своем черном платье с кружевами выглядела весьма привлекательно. Он вдыхал исходивший от нее аромат апельсинов и мало-помалу убеждался в том, что она ему более чем нравится, что судьба после стольких лет разочарований и неудач наконец-то улыбнулась ему.

На Мириэль допрос свидетелей обвинения закончился, и судья Ваймер объявил перерыв до завтра. Лемос просидел все заседание этаким серым истуканом, безразличным к тому, что творится вокруг, и Коррогли, как ни старался, не сумел его расшевелить. С коротко стриженными волосами, исхудавшим, бледным лицом и торчащими ушами — резчик выглядел так, словно он продолжительный срок подвергался самому бесчеловечному обращению.

— Все хорошо, — сказал ему Коррогли, когда они остались вдвоем. — До сегодняшнего дня я не был уверен в присяжных. Мне не давала покоя мысль, что у нас маловато фактов, подробностей. Но, как выяснилось, подробности нам и не нужны. Присяжные склоняются к тому, чтобы поверить вам.

Лемос буркнул что-то неразборчивое и провел указательным пальцем по трещине в столешнице.

— Однако мы бы добились большего, если б смогли только объяснить, почему Гриауль возжелал смерти Земейлю, — продолжал Коррогли.

— Мириэль, — произнес Лемос. — Она сегодня была не такой чужой, как обычно. Может, вы еще разок попросите ее прийти ко мне?

— Хорошо, я попрошу ее вечером.

— Вечером? — переспросил Лемос, искоса глянув на адвоката.

— Да, — ответил Коррогли и торопливо прибавил: — Я схожу к ней, потому что мне хочется, чтобы она навестила вас. Я готов пойти на что угодно, только бы вы очнулись. Поймите, ведь ставка — ваша жизнь!

— Знаю.

— Что-то не похоже. Я попрошу Мириэль навестить вас, но мой вам совет забудьте о ней, не навсегда, конечно, а лишь на какое-то время, и сосредоточьтесь на процессе. А когда вас освободят, можно будет подумать и о родственных отношениях.

— Ладно, — пробормотал Лемос, глядя в окно на багровый диск заходящего солнца.

Окончательно сбитый с толку, Коррогли принялся собирать свои бумаги.

— Я знаю, — проговорил Лемос.

— Что? — не понял Коррогли.

— Я знаю про вас с Мириэль. Мне всегда было известно, с кем она спит. У нее сразу меняется взгляд.

— Неужели вам самому не смешно? Я…

— Я знаю! — повторил Лемос неожиданно окрепшим голосом. — Не надо считать меня глупцом!

Ошеломленному Коррогли подумалось, что намеки Мириэль на отнюдь не родительскую любовь к ней отца, пожалуй, имеют под собой реальную почву.

— Даже если бы я…

— Я запрещаю вам видеться с ней так! — Лемос ухватился за край стола. Запрещаю!

— Мы вернемся к этому разговору, когда вы успокоитесь.

— Нет! Едва она созрела, мужчины вроде вас начали пользоваться ее телом. Но теперь…

— Молчать! — крикнул Коррогли и стукнул по столу кулаком. — Вам что, не терпится умереть? Вы будто нарочно мешаете мне вести дело. Обещаю вам: если вы не прекратите свои выходки, я брошу стараться. Чего ради? Вам словно все равно, жить или не жить, хотя, быть может, вы просто-напросто притворяетесь. В таком случае смотрите, как бы притворство не довело вас до беды.

Лемос откинулся назад. Вид у него был как у побитой собаки, и Коррогли почувствовал, что наконец-то сорвал с него маску. Резчик боялся смерти, его безучастность была мнимой, а история, за которую он столь упорно цеплялся, — сплошной выдумкой. Из чего, кстати, следовало, что Коррогли сделался невольным соучастником преступления. Разумеется, он может отказаться от защиты, сославшись на то, что получил некие новые сведения, однако, учитывая неприкрытую враждебность судьи Ваймера, ему вряд ли удастся избежать расследования. Впрочем, вполне возможно, что он ошибается — все настолько перепуталось, что ни в чем нельзя быть уверенным. Как тут решить, где правда, а где ложь, когда свидетельства откровенно противоречат одно другому? Извращенное влечение Лемоса к дочери, если оно и впрямь существует, действительно могло вырвать резчика из оцепенения, в котором тот пребывал.

Сдав Лемоса надзирателю, Коррогли вышел из тюрьмы и, не глядя по сторонам, медленным шагом направился сквозь сумерки в сторону квартала Алминтра. Он испытывал смятение, в основном из-за того, что обстоятельства чуть было не вынудили его возненавидеть подзащитного. Случись такое, это означали бы крушение последних идеалов, бессовестное нарушение им, Эдамом Коррогли, неписаного договора с правосудием. Что же подтолкнуло его? Может, это влияние Мириэль? Нет, он не вправе ее винить, вся ответственность лежит исключительно на нем. Единственный выход — защитить резчика так, чтобы он потом ни в чем не мог попрекнуть его как адвоката, а виноват Лемос или нет — уже не важно. Еще ему придется расстаться с Мириэль, поскольку он не должен сознательно обманывать Лемоса. Что ж, хотя он чувствует себя с ней легко и свободно, нужно проявить решительность, иначе он утратит оставшиеся крохи совести.

Однако к тому времени, когда Коррогли добрался до лавки Лемоса, решимости у него поубавилось. Мириэль была само очарование, приняла его даже теплее, чем накануне, так что про свое намерение он вспомнил очень и очень нескоро, да и то мельком. Мириэль лежала на боку, закинув одну ногу ему на бедро, ее маленькие груди в тусклом сиянии уличных фонарей светились молочно-белым светом Отца камней, под кожей проступали бледно-голубые вены. Целуя их, Коррогли мало-помалу достиг ямочки между ключицами. Дыхание Мириэль участилось, он обхватил ладонями ее ягодицы и прижал девушку к себе, движения его были равномерными и настойчивыми. Ее ногти вонзились ему в спину, она задвигалась быстрее, а затем хрипло вскрикнула.