Мириэль кивнула.
— Ужасно, когда такая красавица погибает в расцвете лет, — продолжил адвокат. — Как все получилось? Как она утонула?
— Вы что, не умеете разговаривать без того, чтобы не задавать вопросы? — рассердилась девушка.
— Извините, — сказал Коррогли, удивившись ее раздражению. — Я только…
— Моя мать умерла, — оборвала она. — Остальное вас не касается.
— Тогда предложите тему для беседы.
— Ладно. — Она на мгновение призадумалась. — Давайте поговорим о вас.
— Тут говорить особо не о чем.
— Это про каждого можно сказать, но не бойтесь, я не заскучаю.
Выбора у Коррогли не было, и он с неохотой начал рассказывать о своей жизни, о детстве, что прошло на ферме высоко в горах, о банановой роще и загоне для трех коров — Розы, Альбины и Эсмеральды; и слова, слетавшие с языка, словно возвращали его в ту чудесную пору. Он поведал девушке о том, что частенько сиживал на холме, глядя на раскинувшийся внизу город, и мечтал, что когда-нибудь станет владельцем одного из городских домов.
— Ваша мечта, очевидно, исполнилась, — заметила она.
— Увы, это запрещено законом. Красивые дома принадлежат тем, кто ведет свой род с незапамятных времен, чье общественное положение несравнимо с нашим. Знаете, законы ведь пишутся для того, чтобы люди вроде меня не вздумали забываться.
— Разумеется, знаю.
Он рассказал ей о том, как у него зародился интерес к юриспруденции. Право с его безупречной логикой и упорядоченностью показалось ему рычагом, посредством которого можно сдвинуть любую преграду. Но с течением времени он выяснил, что рычагов и преград великое множество, что, когда сдвигаешь одну, другая так и норовит обрушиться на тебя и раздавить в лепешку, что спасение лишь в быстроте и упорстве, в том, чтобы расталкивать преграды на своем пути и одновременно уворачиваться от тех, которые падают сверху.
— Вы с детства стремились к тому, чтобы стать адвокатом?
— Нет. — Он засмеялся. — Сперва я хотел убить дракона Гриауля и получить награду, которую обещают власти Теочинте, чтобы купить матери серебряную посуду, а отцу — новую гитару.
Коррогли встревожился, заметив, как резко изменилось выражение лица Мириэль, и спросил, как она себя чувствует.
— Не произносите его имени! — взмолилась она. — Вы не знаете, не знаете…
— Чего?
— Гриауля. Господи Боже! Я чувствовала его там, в храме. Вы, наверное, решите, что у меня разыгралось воображение, но я клянусь, я ощущала его присутствие. Мы сосредоточивали на нем наши мысли, мы пели ему, верили в него, пытались заколдовать и мало-помалу начинали воспринимать его. Нечто огромное и холодное, чешуйчатый нелюдь, который подчинил себе весь мир!
Коррогли отметил про себя, что Мириэль как бы вторит Кирин. Его заинтересовало упоминание о колдовстве, но Мириэль продолжала говорить, и вопрос остался незаданным.
— Я до сих пор чувствую его. Такой громадный и закутанный во мрак. Всякая его мысль — век по протяженности, тонны ненависти и откровенной злобы. Он прикасается ко мне, и внутри все холодеет. Вот почему…
— Что?
— Ничего… — Ее била дрожь, и она обхватила себя за плечи. Коррогли подсел к девушке и, поколебавшись, положил руку ей на плечо. От волос Мириэль исходил сладкий апельсиновый аромат.
— Ну, что такое? — спросил он.
— Я чувствую его, я постоянно его чувствую. — Она искоса глянула на Коррогли и прошептала: — Возьми меня. Я знаю, что не нравлюсь тебе, но мне нужна не привязанность, а тепло. Пожалуйста, возьми меня.
— Ты мне нравишься, — возразил он.
— Нет, ты не… Нет…
— Да, — повторил он и даже сам себе поверил. — Сегодня ты мне нравишься, сегодня ты — женщина, о которой можно заботиться.
— Ты не понимаешь, ты не догадываешься, насколько он изменил меня.
— Ты про Гриауля?
— Пожалуйста, — прошептала Мириэль, обнимая его, — хватит вопросов. Согрей меня.
Начиная свою речь в суде, Коррогли мысленно все еще находился в постели с Мириэль — она обнимала его, прижималась всем телом, то властвуя над ним, то покоряясь его воле, словом, вела себя так, как и полагалось здоровой женщине, как будто это не она в прошлую встречу явилась ему опустившейся шлюхой. Он вспоминал белизну ее плеч, полные груди с розовыми сосками, длинные и стройные ноги… Как ни странно, эти воспоминания вовсе не отвлекали его, скорее наоборот — вдохновляли, внушали уверенность в собственных силах, и речь от того получилась более страстной, чем он предполагал. Коррогли расхаживал вдоль скамьи присяжных, откуда на него взирали двенадцать одутловатых лиц — там восседали двенадцать столпов добропорядочности, отобранные из множества менее достойных горожан, — и ощущал себя на капитанском мостике красавца корабля. Внезапно ему подумалось, что судебный зал заседаний представляет собой, по сути, нечто среднее между церковью и морским судном, является этаким государством-парусником, держащим путь к берегу Справедливости, с белыми стенами вместо парусов, со скамьями черного дерева вместо палубы, со свидетелями, присяжными и остальными присутствующими вместо команды. А носовой фигурой волшебного корабля был, разумеется, достопочтенный Эрнест Ваймер — законченный алкоголик, седовласый и краснолицый, с тонкими губами, кустистыми бровями и багровым носом. Он сидел, нахохлившись, словно ястреб, на своей скамье из тика, украшенной резьбой, придававшей ей сходство с драконьей чешуей, и, казалось, высматривал, в кого бы ему вцепиться. Коррогли не опасался Ваймера, ибо знал, что сегодня править бал будет никак не судья. Ему было известно настроение присяжных: те с готовностью объявят виновной стороной Гриауля, потому что таково было убеждение, которое исподволь зрело в их душах. И Коррогли всеми доступными ему средствами стремился укрепить это убеждение. Он не пресмыкался, но и не лез напролом, голос его звучал ровно и убедительно, и он чувствовал, что этой гармонией, воцарившейся в нем, он обязан ночи, проведенной с Мириэль. Нет, он не любил ее — или, может статься, даже любил, — но его вдохновляла не столько любовь, сколько сознание того, что он отыскал в девушке, да и в себе самом тоже, нечто, не затронутое разложением от соприкосновения с грубым внешним миром, и от того на душе у него было легко и радостно.
— Все мы знаем, — говорил он, завершая свое выступление, — что Гриауль действительно оказывает влияние на людей. Вопрос в том, способен ли он, так сказать, дотянуться из долины Карбонейлс до Порт-Шантея. Однако, по моему мнению, этого вопроса нам задавать не следует. Взгляните сюда, — он указал на судейскую скамью, — и сюда. — Его рука вытянулась в сторону резных изображений дракона на косяке дверей в дальнем конце залы. — Образ Гриауля можно встретить в Порт-Шантее повсюду, что символизирует близость дракона к нам и подчеркивает тот факт, что вся наша жизнь так или иначе связана с ним. Возможно, мы в состоянии сопротивляться ему с большим упорством, чем те, кто живет в Теочинте, но расстояние, которое разделяет нас, вряд ли является для него помехой. Он видит и запоминает нас, и неужели вы думаете, что, если ему что-нибудь потребуется, он не сумеет нас о том известить? Он может все. Он — бессмертная, непостижимая тварь, чье существование, подобно представлению о Боге, бросает тень на все, что бы мы ни делали. И нам не дано измерить глубину ни божественного промысла, ни намерений Гриауля. — Коррогли умолк, оглядев поочередно лица всех присяжных. Освещенные лучами зимнего солнца, они казались бледными и изможденными, похожими на лица тяжелобольных, которые надеются-таки на выздоровление. — Гриауль здесь, господа присяжные! Он наблюдает за нами! Быть может, он даже участвует в процессе. Загляните в себя. Вы уверены, что он взирает не на вас? А это, — он поднял со стола обвинения Отца камней, — вы уверены, что этот самоцвет не его знак? Обвинитель скажет вам, что перед вами обыкновенный камень, но послушайте меня: он далеко не обыкновенный! — Коррогли прошелся с камнем в руке вдоль скамьи присяжных те испуганно перешептывались. — Вот орудие Гриауля, средоточие его воли, средство, с помощью которого воля дракона осуществилась в Порт-Шантее, вне пределов досягаемости его мыслей. Если вы сомневаетесь, если вы не верите в то, что камень на моей ладони порожден драконом, который наполнил его своим желанием, тогда прикоснитесь к нему. Вы ощутите в нем биение жизни. И запомните: как вы воспринимаете его, так и он воспринимает вас.
