Лиз Клавери. „Под крылом Гриауля“

Прыщеватый и высокомерный майор Хаук отличался молодостью, худобой и хромотой. Когда Мерик вошел в его кабинет, майор учился расписываться. Роспись Хаука с ее элегантными завитушками явно должна была служить примером для потомства. Разговаривая, майор расхаживал по кабинету, то и дело смотрелся в зеркало, касался отворота алого кителя или проводил пальцами по складкам белых брюк. Форма была новая, во всяком случае, Мерик еще такой не видел. Он хмыкнул про себя, заметив на эполетах крошечных дракончиков. Неужто, подумалось ему, Гриауль способен на подобную иронию и заронил мысль обо всей этой буффонаде в сознание супруги какого-нибудь генерала?

— …вопрос не в людях, — вещал майор, — а… - Он умолк и откашлялся.

Мерик, который занимался тем, что изучал тыльные стороны своих ладоней, поднял голову. Прислоненная к его колену трость с громким стуком упала на пол.

— Вопрос в материале, — твердо докончил майор. — Например, в стоимости сурьмы…

— Сурьма нам вряд ли уже понадобится, — заметил Мерик. — Минеральные красные краски мне почти не требуются.

Лицо майора выразило нетерпение.

— Отлично, — сказал он, наклонился над столом и принялся рыться в бумагах. — Ага! Вот чек на доставку некоего сорта рыбы, из которой вы получаете… — Он возобновил рытье.

— Шоколадный оттенок, — выручил его Мерик. — С ним тоже никаких хлопот. Мне сейчас нужны золотистые и фиолетовые тона, а также немного голубого и розового. — Ему хотелось, чтобы майор наконец заткнулся; иначе он не успеет подняться к глазу до заката.

Однако Хаук упорно продолжал подсчеты. Мерик посмотрел в окно. Поселок у подножия Гриауля разросся в город, который мало-помалу переползал через холмы. Большинство домов выстроено было на совесть, из дерева и камня; скаты крыш и дым из фабричных труб напомнили Мерику Регенсбург. Вся красота окружающей природы исчезла, переместилась на картину. С востока на город надвигались свинцово-серые дождевые тучи, но до них пока было далеко, и полуденное солнце светило вовсю, заливая своими лучами раскрашенный бок дракона. Казалось, солнечный свет проникает вглубь, в мнимую бесконечность слоев окраски. Голос майора превратился в едва слышное жужжание. Мерик любовался разноцветными, искристыми узорами и вдруг сообразил, что майор рассуждает о приостановлении работы.

Поначалу он запаниковал, перебил Хаука и стал возражать, но майор упрямо твердил свое, и Мерик вынужден был замолчать, а поразмыслив, он даже решил, что оно и к лучшему. Закончить картину невозможно, а он устал. Быть может, самое время порвать с Гриаулем, устроиться в какой-нибудь университет и чуток передохнуть?

— Речь идет о временном приостановлении, — говорил майор Хаук. — Если зимняя кампания окажется успешной… — Он усмехнулся. — Если нас минуют чума и прочая зараза, мы вновь приступим к работе. Разумеется, нас интересует ваше мнение.

Мерик ощутил нарастающее раздражение.

— Мое мнение таково: вы болваны, — произнес он. — Вы таскаете на плечах эмблему Гриауля, малюете ее на ваших знаменах, но не имеете ни малейшего понятия о нем. Вы считаете его символом…

— Прошу прощения, — прервал его майор.

— Черта с два! — воскликнул Мерик, схватил палку и встал. — Вы мните себя завоевателями, творцами судьбы! Но поймите — всеми насилиями, всеми бойнями, которые вы устраиваете, вы обязаны Гриаулю! Вас направляет его воля. Вы паразиты и ничем не отличаетесь от шипунов.

Майор сел, взял перо и начал писать.

— Я не могу понять, — горячился Мерик, — как можно жить рядом с чудом, с грандиозной тайной, и относиться к нему так, словно это всего лишь причудливой формы гора!

Майор продолжал писать.

— Что вы делаете? — спросил Мерик.

— Пишу рекомендацию, — ответил майор, не удостоив его взглядом.

— По поводу?

— По поводу немедленного прекращения работ.

Они свирепо поглядели друг на друга. Мерик повернулся, чтобы уйти. Но когда он взялся за дверную ручку, Хаук окликнул его.

— Мы стольким вам обязаны, — сказал майор. Лицо его выражало уважение и жалость, и Мерик разозлился еще сильнее.

— Скольких человек, вы убили, майор? — спросил он, открывая дверь.

— Трудно сказать. Я служил в артиллерии, а как тут сосчитаешь?

— Ладно, зато я вел скрупулезный подсчет, — проронил Мерик. — За все сорок лет погибло тысяча пятьсот девяносто три человека: мужчины и женщины, отравившиеся, сварившиеся заживо, разбившиеся при падении, загрызенные животными и так далее. Почему бы нам с вами не предположить, что в этом отношении мы равны?

Полдень выдался теплым, но Мерику, когда он шел к башне, было холодно. Холод зарождался где-то внутри него, и ноги становились ватными, а голова начинала кружиться. Он попытался прикинуть, как ему быть. За стенами майорского кабинета мысль об университете казалась куда менее привлекательной. Мерик знал, что ему очень скоро надоест преклонение студентов и зависть коллег-преподавателей. На подходе к рынку кто-то приветствовал его. Он махнул рукой, но останавливаться не стал. Мужской голос произнес: "И это Каттанэй?" Подразумевалось: вот эта старая развалина?..

Он ступил на подъемник, который тут же двинулся вверх, и по привычке принялся подмечать то, что нужно было бы сделать. Что это за склад древесины на пятом уровне? Так, а на двенадцатом протекает труба. Лишь увидев, как рабочий разбирает часть подмостьев, Мерик вспомнил о распоряжении майора Хаука. Должно быть, приказ уже поступил. Только теперь он осознал, что потерял работу, и прислонился к поручням. Сердце бешено колотилось, на глаза навернулись слезы. Однако он почти сразу взял себя в руки. Солнце висело низко над холмами на западе в красновато-желтом ореоле, вид у него был зловещий, как у зрачка стервятника. Что ж, признал Мерик, он создал картину и испоганил небо, значит, ему пора уходить. Покинув долину и избавившись от ее влияния, он сможет поразмыслить о будущем.

На двадцатом уровне, под самым глазом дракона, сидела молоденькая девушка. Из ритуала лицезрения глаза сотворили чуть ли не культ: многочисленные группы поднимались на башню, чтобы помолиться, пропеть религиозные гимны и обсудить потом свои ощущения. Но времена изменились, восторжествовал практицизм, и та молодежь, которая когда-то собиралась здесь, занимает сейчас ответственные посты и ревностно служит набирающей величие империи. Вот о ком надо было бы писать Дардано — о них и обо всех тех, кто внес свою лепту в растянувшееся на сорок лет представление. История Хэнгтауна — чем не материал для летописца?

Утомленный подъемом, Мерик неуклюже присел рядом с девушкой. Она улыбнулась. Он не помнил, как ее зовут, однако она часто приходила к глазу. Невысокая, смуглокожая; в ней чувствовалась внутренняя сила, и мысли Мерика обратились к Лиз. Он рассмеялся про себя: едва ли не всякая женщина так или иначе вызывала в его памяти образ Лиз.

— С вами все в порядке? — спросила девушка, озабоченно наморщив лобик.

— Ода.

Ему хотелось поговорить, отвлечься от надоедливых мыслей, но слова с языка не шли. Как она молода! Свежесть, сияние — и беспокойство.

— Я тут в последний раз, — сказала она. — По крайней мере, на какое-то время. Жалко. — И, опережая его вопрос, прибавила: — Завтра я выхожу замуж, и мы уезжаем.

Мерик поздравил ее и спросил, кто же счастливый избранник.

— Обычный человек, — она тряхнула волосами, словно подчеркивая ненужность дальнейших расспросов, и взглянула на мембрану.

— А что испытывали вы, когда глаз открывался?

— То же, что и все остальные, — сказал Мерик. — Вспоминал события своей жизни… и другие… — Он не стал рассказывать девушке о том, что Гриауль сохранил память о полете; этим секретом он поделился только с Лиз.

— Те души, которые там томятся, — она показала на глаз. — Что они для него? Почему он выпускает их к нам?

— Очевидно, он преследует собственные цели, но какие именно, я сказать не могу.