Он шагнул в зону отдыха. За сиреневой световой завесой было именно то, что он всеми силами души желал увидеть: дубовый стол, кресла, книжный шкаф, пейзажи Армении...
"Да, конечно, это "Юг". На "Востоке" у них там гимнастический зал, опушка березовой рощи... Значит, я и на самом деле никуда не улетел. Мы с Новомиром по-прежнему на своем корабле. Но тогда как же всетаки Восемнадцатая? Пригрезилось?.."
Он стал ощупывать себя. Нет, он не спал.
В изнеможении Кирилл Петрович орустился в кресло и закрыл глаза.
"Итак, мы оба все еще на корабле "Юг" и ничего не. было. Но как же не было? Споры с Новомиром были! И упрек в дряхлости тоже был!.."
Ему стало вдруг очень жаль себя.
"Главное неечастье старости в том, что не хочется никого убеждать, - подумал он. - И понятно: мыслишь зрело, позади опыт всей жизни. То, что для других еще только будет, для тебя уже было. Любые возражения ты слышал, знаешь, что впоследствии наверняка получится именно так, как ты предсказывал. Зачем же зря расходовать свои и чужие силы?..
И потому-то в старости ты признаешь только споры с самим собой. Внутреннюю борьбу. Недаром после пятидесяти лет уже почти не приобретаешь друзей: спор - это всегда сражение за единомышленников. А как их может завоевывать тот, кто спорит лишь с собой?
Чем моложе душой человек, тем настойчивей доказывает он свою правоту. И значит, работает с наибольшей отдачей, не отмалчивается, оберегая себя, свой покой.
Но почему же, так ясно понимая все это, я враждовал с Новомиром Пуримовым? Из зависти к его застоявшейся молодости? Или потому, что сам я действительно уже безнадежно дряхл? Все понимать - одно. Быть в состоянии самому делать что-либо - другое..."
Он открыл глаза и вздрогнул. Как! Он уже на Земле? Конечно. В кресле напротив - консультант-психолог, писатель. С его помощью проводят эксперимент "Тайна всех тайн" - исследование поведения сотрудников лаборатории в условиях воображаемых обстоятельств. И значит, вообще еще ничего не было: ни Восемнадцатой автоматической станции, ни всех этих групп на космических кораблях "Север", "Юг", "Восток", "Запад".
Да, он на Земле. Он находится в своем кабинете. Теперь он понимает: сказочная обстановка кабинета подспудно утешала его: из Иванушки-дурачка можно стать Иваном-царевичем! Из лягушки - Василисой Прекрасной! Из старика - юношей! Можно быть вечно юным!
Смешно и наивно?
Нет, если это помогало жить.
Но браслет! У него на руке радиобраслет! Он в космосе! Он на корабле "Юг". Они здесь вдвоем с Пуримовым!
Кирилл Петрович вскочил на ноги. Если он на корабле "Юг", то всего лишь в нескольких шагах отсюда Главный пульт корабля.
Кирилл Петрович рванулся сквозь тускло мерцающее марево световой перегородки. Да. Так и есть: стены, усеянные приборами, звезды и чернота неба на экране кругового обзора. Это корабль. Операторская. Она пуста. Но он знает: Пуримов сейчас войдет.
Стена перед Кириллом Петровичем расступилась.
- Новомир! - крикнул он.
В овале ниши стоял Пуримов. Теперь Кирилл Петрович ясно видел, что это он. Пуримов был в комбинезоне, слегка сутулился. На его лице застыло всегдашнее упрямо-хмурое выражение готовности к спору.
- Новомир, - сказал Кирилл Петрович, протягивая к нему руки. - Вы говорили: стоять до конца. Я теперь знаю: вы, как никто, понимаете - это значит спорить, пока тебя по-настоящему не убедили, щадить себя всегда меньше других, в любую минуту быть готовые к подвигу. Все это звенья неразрывной единой цепи, и вот что значит стоять и стоять до конца...
Возвратившись с Сорок девятой на корабль "Восток" вместе с Вентой и Карцевадзе, Лена Речкина вошла в операторскую первой и как раз в то время, когда Кирилл Петрович начал говорить. Думая, что он обращается именно к ней, она слушала его не перебивая, удивляясь тому лишь, что говорит он, не отрывая глаз от смоделированной из феррилита фигуры Пуримова.
Начальник отдела: Заведующий лабораторией № 48: Ответственный исполнитель: (подпись) (подпись) (подпись)
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СУДНЫЙ ДЕНЬ
Глава первая
День, когда я вышел из дому, чтобы отнести в институт рукопись, был хмурый. Улицы, площади, набережные застилал туман.
Осень только еще начиналась, деревья не потеряли листву, и была она не только зеленая, но и багряная, золотая. Однако в тумане и деревья, и дома казались призрачно однообразными, серыми.
Как отнесутся к моей работе Кирилл Петрович, Пуримов, Тебелева и вообще все эти замечательные люди, с которыми свела меня жизнь, - вот о чем думал я.
То, что мое вторжение в их коллектив свершилось по всеобщему добровольному согласию, ничем не облегчало моего положения. Каждый из этих людей ждал от меня нелицеприятной правды и каждый, конечно, надеялся, что предсказание будет благоприятно для него, укрепит духом. Иначе зачем было все затевать? А получалось, что я всех (исключая, пожалуй, Кастромова) обвинял в непонимании самих себя.
И предположим, я был целиком прав! Но как будут жить дальше все эти люди, заглянув с моей помощью в самих себя?
"Тайна всех тайн" не будущее, а мы сами, внутренний, духовный мир человека, его истинная мера в любви, дружбе, ненависти, следовании долгу.
"Тайна всех тайн" - творческий процесс, его противоречиво-последовательная и потому так трудно постижимая логика.
Так рассуждал я.
Но являлись ли мои рассуждения важными и для других?
Этого я не знал.
Положение мое было нелегким и еще по одной, глубоко личной причине.
С сотрудниками лаборатории меня уже связывала дружба. Что теперь станется с ней?
И если дружба утратится, что возместит мне потерю? Сознание того, что я "врезал правду-матку"?
Очень слабое утешение.
Впрочем, если бы я написал не то, что думаю, разве наша дружба не оборвалась бы?..
Я передал Кириллу Петровичу десять экземпляров "отчета", мы договорились, что ровно через 4 часа я вернусь и мы, все одиннадцать человек, встретимся для откровенного разговора.
К институту примыкал большой сад. Я принялся ходить по его аллеям, радуясь, что в тумане меня невозможно узнать из окон, и, пожалуй, впервые думая о том, какою же будет наша Земля, после того как проект "Энергия Солнца" станет явью.
...Ночь была холодна, и под утро на застывшей листве и на стеблях травы матово заблестела роса. Лес стоял темный и неподвижный. Но на востоке небо уже светлело, и там, где лес редел, слитная масса его начинала распадаться на клубящиеся кроны кленов и лип. Однако и в этих местах у земли, в кустах орешника и крушины, лежала густая глубокая темень.
Резко и требовательно свистнула малиновка: "фюист... фюист... чт-чт-чт... фюист..."
Умолкла. Опять разлилась, но уже нежней и тише, просительней:
"фьюит... фьюит..."
И снова умолкла.
А заря разгоралась сильнее. Восток все более розовел. Одна за другой начали гаснуть звезды. Лишь самые крупные из них еще некоторое время были видны, но и те пропали, едва высоко-высоко вверху зазолотились перистые облака. Их было мало - пять легких прозрачных крыльев на весь небосвод, - и они как-то мгновенно словно бы проявились в нем, едва на них упал свет.
И вдруг край солнечного диска показался над горизонтом. Красноватые лучи осветили деревья. Сразу оборвалась, рухнула тишина. Зяблики, лесные коньки, сорокопуты, пеночки, дрозды засвистали, застрекотали, зацвиркали. Где чья трель? Кто кого зовет? Кто кому откликается?
Приход тепла, света - вот радость!
Солнце - вот кому привет!
Только уханье удода да кукованье кукушки мрачно отделялись от всего этого гомона: "фот-фот-фот!.. фот-фот-фот!.. фот-фот-фот!.. Ку-ку... ку-ку... ку-ку..."
Лосиха вышла из леса. Постояла у опушки. Волосатой мягкой губой подобрала с земли гриб. Шагнула к дуплистой осине почесать бок и отшатнулась, вздрогнув: серая мухоловка - вся величиной с еловую шишку - вылетела из дупла нахохлившаяся, вздыбившая на голове перышки, вытаращившая черные глазенки-бусинки и, трепеща в воздухе, с писком бросилась на лосиху, защищая птенцов.
