Шефнер Вадим Сергеевич
Имя для птицы,
или Чаепитие на желтой веранде
(Летопись впечатлений)
Центральное место в новой книге Вадима Шефнера, известного ленинградского поэта и прозаика, занимает автобиографическая повесть "Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде" (полный вариант), рассказывающая о детстве автора, о Ленинграде двадцатых годов. Кроме того, в книге помещены "разные истории", в которых реалистические описания органически сочетаются с фантастикой и юмором. ______________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ
1. РАННИЕ СТРАХИ
2. ПЕРВЫЙ ВЗГЛЯД ИЗ ОКНА
3. ЗОЛОТОЕ ЛИ ДЕТСТВО?
4. ИМПЕРАТОРСКИЙ МЕД
5. КОММЕНТАРИИ К МЕТРИКЕ
6. БАЛБЕС В ЮБКЕ
7. ОКОЛО НЯНИ
8. ПРЫГУНЫ И ФЕИ
9. У НЯНИ В ДЕРЕВНЕ
10. ОТЪЕЗДЫ, ПЕРЕЕЗДЫ И ДЕЛА ДОМАШНИЕ
11. ЛУНАТИКИ, СЕЛЬДИ И СОБАКИ
12. ДНИ В КУЖЕНКИНЕ
13. В СТАРОЙ РУССЕ
14. У АНТОНИНЫ ЕГОРОВНЫ
15. ПОТЕМНЕНИЕ И БОРЬБА С НИМ
16. БЫСТРОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ
17. ПЕРВОЕ ЧТЕНИЕ
18. МОЙ ПЕРВЫЙ ДЕТСКИЙ ДОМ
19. МОЙ ВТОРОЙ ДЕТСКИЙ ДОМ
20. МОЙ ТРЕТИЙ ДЕТДОМ
21. КРАСНАЯ КОМНАТА
22. ТАНЬКА ЦЫГА
23. ТРУДНАЯ ЗИМА В ХМЕЛЕВЕ
24. СНОВА КОММЕНТАРИИ К МЕТРИКЕ
25. РАМУШЕВО
26. СНОВА СТАРАЯ РУССА
27. СКРОМНЫЕ УСПЕХИ. ОТКАЗ ОТ ПАРИЖА
28. ПУТЕШЕСТВИЕ БЕЗ УДОБСТВ
29. ДЕЛА ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ
30. ПОСТСКРИПТУМ К ПРЕДЫДУЩЕМУ
31. СНОВА В ПИТЕРЕ
32. ЧАЕПИТИЕ НА ЖЕЛТОЙ ВЕРАНДЕ
33. В ГОСТЯХ У КОШКИ ДОМАШНЕЙ
34. ДВОР И ПЕСНИ
35. СТИХИ И УЛИЦЫ
36. ПРЕДМЕТЫ ВТОРОСТЕПЕННЫЕ
37. СОСЕДИ ПО ПАРТЕ И ЦАРИЦА НОЧИ
38. НА ТРАМВАЕ В МИНУВШЕЕ
39. 23 СЕНТЯБРЯ 1924 ГОДА
40. ИМЯ ДЛЯ ПТИЦЫ
41. У ТОРЦОВОЙ СТЕНЫ ______________________________________________________________________
1. РАННИЕ СТРАХИ
Я понимаю, не очень-то оригинально начинать свои записки с детских страхов. И из жизнеописаний других авторов, и просто из разговоров с друзьями и знакомыми знаю, что у многих людей первые воспоминания связаны со страхом. Но что поделать -- и у меня тоже. Поэтому приходится жертвовать оригинальностью ради истины. Так же постараюсь поступать и в дальнейшем, не боясь повторить кого-то. Зачем скрывать свою схожесть с другими? Но и своих несхожестей тоже скрывать не следует, хоть порой они могут показаться смешными.
Итак, самое первое воспоминание. Кроватку мою вместе со мной выдвинули из комнаты в прихожую. Мне стало очень страшно. Стою в этой кроватке, держусь за железный пруток и реву. Потом я снова в светлой комнате. Меня кто-то утешает, кто-то гладит по голове. Я успокаиваюсь.
Я не знаю, зачем это выдвинули кроватку в прихожую: может быть, проветривали комнату; может быть, хотели переместить меня в соседнюю спальню. И не помню, кто был при этом: мать, бабушка или няня. Помню только свет, падающий из раскрытой двери комнаты в темноватую прихожую, там, где она переходит в совсем темный коридор. Помню большой серый сундук, стоящий на другом сундуке, красноватом, и большую железную скобу на торцовой части серого сундука. Она тускло поблескивала. И помню ощущение тоски, беззащитности и ужаса. Такого я, пожалуй, не испытывал больше никогда, даже под обстрелом и бомбежкой. Но, может быть, еще придется испытать. Может быть, такое бывает два раза в жизни: в самом начале, когда пробуждается сознание, и в самом конце, когда оно гаснет.
Придет время, когда для всех людей на земле первым запомнившимся впечатлением будет ощущение радости, прелести мира. Но пока что страх прочно закодирован в наших генах.
Потом, когда я немного подрос, прихожая эта не казалась мне мрачной. Очень отчетливо помню темно-лиловые обои; висячую лампу с белым колпаком и круглым медным бачком, как бы керосиновую, но на самом деле электрическую; вешалку для шляп и фуражек -- два ветвистых оленьих рога, торчащих из желтого деревянного овала; железную подставку для тростей и зонтов; сундуки; большие квадратные корзины; комод красного дерева и зеркало над ним. От прихожей отходил большой коридор, пронизывающий всю квартиру и ведущий к ванной, уборным и кухне, к черному ходу. Другой коридорчик, короткий и узкий, вел в небольшую крайнюю комнату, где жила бабушкина родственница, тетя Жанна. Она редко показывалась на людях.
Однажды в прихожей возле двери, ведущей на парадную лестницу, я увидел высокий ящик, стоймя приставленный к стене; от него приятно пахло опилками. Из разговоров старших я уяснил, что этот ящик называется так: гроб. Он стоял недолго. Тети Жанны я больше не видел, но так как в моей жизни никакой роли она не играла, то ее исчезновение прошло как-то мимо меня и никакого отношения к этому ящику, на мой тогдашний взгляд, не имело.
Если бы мать и бабушка сильно плакали и горевали из-за кончины тети Жанны, их волнение, наверно, передалось бы и мне. Позже я узнал, что тетя Жанна долго болела, но в больницу поместить ее было нельзя. Почти все петроградские больницы давно уже стали госпиталями и были заполнены ранеными, а в те, которые остались для штатских, безнадежно больных не брали. Да и кормили там плохо, потому что в городе было голодно. По-видимому, смерть тети Жанны была облегчением и для нее, и для ее родных. Вообще, как мне помнится (или только кажется), в те годы не очень горевали о мертвых или умели скрывать свои чувства.
Если гроб в прихожей не испугал меня, то раскрытые зонтики (а тогда они были только черные) вызывали во мне страх. Сейчас объясню почему. Однажды я листал какую-то книгу или журнал (читать я, конечно, еще не умел и даже не понимал, что такое буквы) и увидел там страшную картинку: огромную летучую мышь на фоне белой луны и какого-то не то замка, не то собора, кажется в готическом стиле. Черные крылья, очень точно застигнутые художником в хищном и остром изломе, чрезвычайно меня встревожили. С того дня я долгое время боялся раскрытых зонтов: их очертания походили на крылья той летучей мыши. Когда в прихожей на полу сушился чей-нибудь незакрытый зонт, я старался не смотреть на его черные растопыренные лопасти. И в то же время очень тянуло поглядеть на это чудище хоть одним глазком. Впрочем, зонты, сушившиеся в прихожей, -- это было не такое уж частое явление; пользовались ими только мать и бабушка. Мужчинам, как людям военным, ни калош, ни зонтиков носить было не положено. К тому же мужчины находились на фронте.
