Да, я знаю. Я все еще очень далеко от истории с мокасинами. Я сейчас в Айдахо, в долине Джейкоба. Меня увлекают воспоминания, и я забываю, что, может, вам совсем не интересны эти отступления. Постараюсь ускорить рассказ.
Так вот, как я уже сказал, правительство организовало настоящую военную кампанию против Джейкоба. Что-то около тысячи солдат во главе с бригадным генералом. Нет смысла рассказывать все как было, но, пожалуй, стоит заметить, что и они добились не большего, чем тот полковник. Правда, они оттесняли Джейкоба все дальше; несколько раз почти настигли его; убили много индейских воинов; разузнали, где Джейкоб спрятал своих женщин и детей. Они вытесняли его все дальше в горы, заставляя уходить в последнюю минуту, бросая все необходимое. Но даже это не помогло ни поймать Джейкоба, ни остановить его и других индейцев в их борьбе против всех белых вообще и бригадного генерала в особенности. Это была необычная война: неожиданное нападение, схватка и мгновенное исчезновение в горах.
Потом появился другой генерал и с ним еще около тысячи солдат. Были жестокие схватки. Они возникали то в одном, то в другом месте на протяжении сотни миль, а то и больше. Шли дни. Осень сменилась глубокой зимой, и Джейкоб был побежден. Но победило его не правительство с его солдатами и оружием. Нет! Его сразила зима. Джейкоб вместе с горсткой оставшихся в живых храбрецов задавал жару двум генералам с их войском. Всего около двух тысяч солдат на территории трех штатов! А победила их зима. По условиям перемирия Джейкоб, явился ко второму генералу. Он снял свой головной убор вождя и положил его на землю. Его дети разбросаны в горах, сказал он. Наступили холода. У них мало одеял и нет еды. Малышей находят замерзшими до смерти. С той минуты как солнце в этот день поднимется над его головой, он прекращает борьбу. Если ему, дадут время, чтобы собрать всех своих детей, он поведет, их туда, куда хочет Великий Белый Вождь.
Вот так. Теперь мой рассказ немного приблизился к этим мокасинам, хотя я все еще говорю о событиях в Айдахо. Впрочем, нет. Кажется, Джейкоб сдался второму генералу в западной Монтане.
Так вот, правительство решило отправить всех не-персе на "Свалку". Так называли "Индейские территории", куда сгоняли всех индейцев, чьи земли не только частично урезали, но даже забрали совсем. Это значило, что Джейкоба и его детей (все, что осталось от народа, - около трехсот, включая женщин и ребятишек) погрузят на специальный поезд и отправят по железной дороге, которая проходит через наш поселок. Выходит, эти не-персе будут проезжать совсем недалеко от нашего дома, и нам представится случай посмотреть на них, хотя бы через окна вагонов. А если придется переводить стрелку и поезд задержится, мы, может быть, сумеем рассмотреть их получше.
Не знаю, сможете ли вы понять, что это значило для нас, поселковых мальчишек. И для меня, может, больше, чем для других. Ведь это были непокоренные индейцы! Воинственные! Пожалуй, самые воинственные. Конечно, сиу утерли нос Кастеру. Но сиу тогда было значительно больше, чем солдат. А не-персе отлично держались против значительной части всей регулярной армии Соединенных Штатов. Солдаты настолько превосходили численностью индейцев, что все это было похоже на скверную шутку. Как ни считай, на одного индейского воина приходилось шесть-семь солдат. Индейцы не были как следует вооружены, пока не добыли себе оружие и патроны в бою. Некоторые до конца сражались только с луками. Я не шучу, уверяю вас, что эти индейцы в моем представлении с каждым днем становились все больше и страшнее, когда до меня доходили слухи о битвах в. горах. Теперь на моей палке я делал зарубки "убитых", не-персе, и даже это требовало немалой смелости с моей стороны.
Вначале сообщили, что поезд пройдет после полудня. Все мальчишки из нашего поселка собрались неподалеку от лачуги телеграфиста. Было холодно, хотя снега вокруг лежало немного. Мы потихоньку пробрались внутрь лачуги, где горела печка, пока наконец телеграфист, раздраженный нашей болтовней, не прогнал нас всех. По-моему, больше всех болтал я сам. В некотором роде это были мои индейцы - ведь это мой брат был связан с войсками, которые захватили не-персе. Не думаю, чтобы другим мальчикам нравилось смотреть, как я важничаю. Ну, как бы там ни было, солнце село, мы все разбежались по домам поесть, а поезда все не было. Потом некоторые мальчики вернулись в лачугу телеграфиста и продолжали ждать. Телеграфист ругался из-за того, что должен торчать в ожидании приказа; мальчишек одного за другим уводили домой разыскавшие их отцы, а поезд все не показывался.
Было уже за полночь, когда я подскочил дома на своей постели разбуженный шумом: кто-то громко колотил в дверь. Я заглянул на кухню. Отец в ночной сорочке как раз открывал входную дверь, а на пороге стоял телеграфист и ругался пуще прежнего. Пришло сообщение, что поезд прибудет через полчаса и его надо будет перевести на запасный путь, чтобы дать пройти грузовому составу, следующему на запад. Отец тоже стал ругаться, но натянул штаны, сапоги, надел теплую куртку и зажег свой фонарь. К этому времени я был совсем одет. Моя мать тоже поднялась и не пускала меня, но отец, подумав, шикнул на нее: "Наш оболтус места себе не находит из-за индейцев. Пусть посмотрит на этих вонючих воров. Ему пойдет на пользу". Так что я пошел с отцом. Светила поздняя луна, и мы легко нашли дорогу. Я остался с телеграфистом, а отец отправился к своей стрелке и сигналу. И точно, минут через двадцать подошел поезд, перешел на второй путь и остановился.
Телеграфист вышел и начал разговаривать с кондуктором. Я страшно перепугался. Стоял в открытых дверях лачуги, смотрел на поезд и весь дрожал, как в лихорадке. Поезд был неважный: только паровоз, небольшая платформа с углем и четыре старых вагона. Даже служебного вагона не было. В то время у большинства поездов такие вагоны обязательно были, потому что требовалось несколько кондукторов, чтобы управлять ручными тормозами. Видно, в этом поезде вообще был только один кондуктор. Тот, с кем разговаривал телеграфист.
Я стоял и дрожал, паровоз тяжело пыхтел, машинист и кочегар медленно и устало ходили около него с масленкой и банкой смазки. Это были единственные признаки жизни на весь состав. Каждый вагон освещался только одним фонарем, и света от него было не больше чем от луны, так что окна вагонов оказались черной пустотой, и я ничего не мог увидеть. Если б не пыхтенье паровоза, поезд, стоявший на втором пути, казался бы погруженным в усталый сон или даже мертвым. Потом я увидел, как кто-то спустился со ступенек первого вагона и вышел в полосу лунного света. Это был военный. Капитан. Он был тоже сонный, усталый и злой, и на самого себя и на весь мир. Капитан вытащил из кармана сигару и, прислонившись к стенке вагона, закурил, медленно выпуская дым. Увидев, какой он неторопливый и ординарный, я перестал дрожать, продвинулся на открытое место ближе к вагону, пытаясь найти такое положение, чтобы свет не отражался в вагонных окнах, и я мог бы заглянуть внутрь. Внезапно я замер. Капитан смотрел на меня. "Го-о-спо-ди-и! - протянул он. - Ну чего это все пялятся на них?! Даже дети!" Он глубоко затянулся и выпустил несколько больших колец дыма. "Видно, тебе уж очень хочется поглядеть, - сказал он, - раз ты до сих пор не спишь. Так иди и посмотри!"
