Оказавшись в музее, они не без труда подняли устройство на выставочный стол, который скрипнул под его тяжестью. Дядюшка Рой поднял повыше пропановый фонарь, и все, за исключением миссис Лейми, сгрудились, чтобы рассмотреть машину поближе. Избавленная от гаражного хлама, она предстала теперь во всей красе – странный гибрид швейной машинки, фисгармонии и обвитого виноградной лозой куста. В задней ее части выступали как будто примитивные вакуумные трубки, сконструированные так, что походили на стеклянные колпаки. На матовом стекле колпаков были выгравированы миниатюрные виноградные и дубовые листья.

Среди стеклянных колпаков стальной осокой вырастали крохотные цилиндры, а еще вдоль задней стенки свисали плетями водорослей каучуковые груши, какие бывают на тонометрах. Время от времени они издавали свистящие звуки, будто дышали.

Все устройство крепилось пружинами к тому, что на первый взгляд казалось резными львиными лапами. Говард даже не слишком удивился, обнаружив, что они вырезаны наподобие деревьев с толстыми, изогнутыми корнями: пружины вились из верхушки «лап», точно листва.

Кожух машины тоже был украшен виноградом и листьями, среди которых примостилась эмблема «Гильдии святого Георгия». Даже пружины и заклепки были украшены тончайшей гравировкой. В серебряном свете от фонаря Говарду показалось, что у него плывет перед глазами, что он видит перед собой не машину, а нечто живое и растущее, как древний заросший сад в миниатюре или умело воссозданный архетип всех садов и лесов.

Говард понял, что, в неведении крутанув колесо два дня назад, ничегошеньки толком не увидел.

Но теперь он видел ясно, и сомнения больше не застили ему глаза. Устройство было явно старинное, построенное клейщиками викторианских времен. И нагромождения гравировок, и невероятные приспособления вопреки всей логике свидетельствовали о продуманно упорядоченном хаосе – расположенные в космогоническом порядке механизмы посреди глухой лесной чащи. Очевидно, это была кульминация всех трудов Джона Раскина, великий шедевр «Гильдии святого Георгия», конечный продукт и предмет изысканий всего загадочного Братства прерафаэлитов.

Эдита и Сильвия отошли и сели на скамью у стены рядом с миссис Лейми. Она все еще цеплялась за кости, сжимала их в руках и смотрела прямо перед собой. Потом ее взгляд сосредоточился на какой-то отдаленной точке, будто машина была окном в иной мир. Говард поймал себя на том, что надеется: где бы ни было это место, пусть оно подарит ей мир и покой.

Он не испытывал к ней ни малейшей ненависти и даже сам этому удивлялся. Сейчас перед ним, завернувшись в одеяло, сидела просто одинокая, потерянная старуха; ее жизнь искорежили, обкорнали черная магия и алчность. Теперь, когда он увидел силу бумажного Грааля и хорошенько рассмотрел машину Джиммерса, он вполне понимал честолюбие и жажду, терзавшие миссис Лейми.

Отступив на шаг от стола, Джиммерс сложил руки на груди.

– Не могу сказать с уверенностью… – начал он, словно ему было не по себе от самой мысли о том, чтобы, как выразился дядюшка Рой», «завести» машину.

– Никому из нас не нужна уверенность, – прервал его Рой. – Никто не против небольшой неопределенности.

– Только не позволяйте привидениям украсть мой чертов грузовик, – сказал Беннет, ткнув локтем в бок Лу Джибба.

Дядюшка Рой прикрутил оба пропановых фонаря, и комната погрузилась в тень.

– Пусть закрутится, – сказал он Джиммерсу.

Мистер Джиммерс помешкал, собираясь с духом, протянул руку и с силой крутанул колесо, а потом, разгоняя, стал все быстрее и быстрее ударять по нему ладонью. Он передвинул рычаг, надавил на несколько примостившихся среди колпаков груш, и машина начала издавать краткие слабые плески, точно крохотные лягушки прыгали в воду.

На сей раз Говард мог предсказать, что увидит и услышит: озерцо света, отдаленные шаги, гудящее пение без слов, голоса погруженных в беседу механических людей. Ему пришли на ум привидения в «студебекере» и белая женщина на лестнице в доме дядюшки Роя. Нечто подобное? Мистификация со столетним стажем?

Внезапно откуда-то потянуло сквозняком, температура в комнате упала на несколько градусов, и задняя дверь захлопнулась с таким грохотом, что Говард едва не подпрыгнул. Подсвеченная мгла превратилась в дымное видение, которое кружилось и уплотнялось над столом. Все, стоявшие вокруг машины, отступили в тень, почти невольно придвинувшись ближе друг к другу. Сильвия подошла к Говарду, заглядывая ему через плечо. Лицо у нее было радостное и удивленное.

Громыхая, упала на дощатый пол «лоза» миссис Лейми, и Говард увидел, что старуха, тоже поднявшись, прищурилась, не в силах поверить своим глазам. Наклонившись, она подобрала кости, потом, бормоча что-то себе под нос, сделала полшага вперед. Джиммерс поднял было руку, чтобы ее остановить, но тут со скамьи встала Эдита и положила старухе руку на плечо.

Сквозь клубящееся облако проступала туманная фигура. Она начала постепенно расти и обретать четкость, точно сияние из машины было освещенной авеню, туннелем с небес, по которому неслась из пустоты пространства и времени какая-то безмерная, необузданная сила.

В световом облаке, сложившись из мерцающих снежинок, материализовалась человеческая фигура. Она как будто говорила на сотне языков, но с запинкой, словно множество наречий давалось ей с трудом.

Мириады голосов из машины силились слиться в один. Поначалу они распадались, будто звуковой калейдоскоп, но все же сложились и стали единым целым – гблосом разгневанного престарелого человека, который, казалось, обращался с речью к огромной аудитории.

– Обесцвеченное солнце! – гремел он. – Оскверненная трава! Ослепленный человек!

Тут он, собираясь с мыслями, помедлил и вдруг озадаченно огляделся по сторонам, будто недоумевая, каким образом здесь оказался. Он вытянул вперед сверкающие руки, внимательно осмотрел тыльные стороны ладоней, неуверенно сжал и разжал кулаки. Потом, описав руками широкую дугу, непререкаемым тоном продолжил:

– Если вы спросите меня, каковы мыслимые причины или назначение этих объектов, я в соответствии с вашими современными представлениями ничего вам не отвечу, но могу сказать, что смысл будет рожден от людей прошлых веков.

Он снова остановился и, обведя всех взглядом, воззрился на кучку мужчин и женщин, сгрудившихся за границей светового круга. Было не ясно, видит ли он их, и тем не менее обращался он как будто именно к ним, тоном, полным уверенной мудрости. Дядюшка Рой приоткрыл от изумления рот, а у мистера Джиммерса вид стал такой, словно это видение оправдывает все его существование. Миссис Лейми прищурилась, хватая ртом воздух, точно после долгого бега.

Призрачное лицо принадлежало Джону Раскину: седая шевелюра, широко раскрытые глаза пророка и провидца. И эти глаза выхватили из группки Элоизу Лейми. Явно зачарованная, она подалась вперед и на последних его словах протянула руку, очевидно, решив, что сейчас он ее возьмет, что они вдвоем уйдут в его темную, продуваемую ветрами ночь.

Гудение пчелиного роя в тихом музее внезапно усилилось, видение заколебалось и на миг поблекло, голос снова распался в жужжание, когда колесо замедлилось и машина потеряла часть энергии. Миссис Лейми бросила на Джиммерса взгляд, полный столь дикого испуга, что он прыгнул вперед и еще раз крутанул колесо. Почти сразу изображение выправилось до кристальной ясности, каждый волосок в шевелюре Раскина загорелся белым, будто по нему побежал огонь.

Вдруг, перекрывая гудение улья, завыли сирены. Говарду на мгновение показалось, что то взмывающий, то опадающий вой производит сама машина, что они слишком сильно ее завели и она вот-вот выйдет из строя.

Но тут послышались рев мотора и скрежет шин по гравию. Вой сирен издавала вовсе не машина. На стоянке остановился какой-то автомобиль – скорее всего полицейские наконец выследили миссис Лейми и украденную карету «скорой помощи».

Дверь музея распахнулась как раз в тот момент, когда призрак Джона Раскина, уже плотный, но все еще белый как лунный свет и двигающийся рывками, точно персонаж из древнего кинофильма, жестикулируя, протянул руки то ли миссис Лейми, то ли кому-то еще, чтобы подчеркнуть значение особо важной фразы, заклиная свою аудиторию не обращать внимания на стоящих на пороге трех мужчин, а слушать только его и его страстное воззвание.