Но репрессии не оказывают сильного воздействия на пиратов по одной простой причине: пиратство – единственное прибыльное занятие берберских государств. Этот промысел дал жизнь блестящей цивилизации; гибель пиратства равносильна ее гибели. И раисы снова отправляются в море.

Морское могущество (а оно есть у европейских держав) позволяет применять против упрямого врага и другие средства, в частности блокаду. Начиная с 1650 года европейские эскадры – голландские, французские, английские – сначала поочередно, а затем совместно блокируют берберские порты, вынуждая раисов к бездействию или перехватывая их добычу. В это время мы становимся свидетелями появления новой тактики, хорошо знакомой по второй мировой войне: европейцы вооружают торговые суда или организуют конвои под охраной военных судов.

Поддержание блокады и защита конвоев – дело дорогое. Поэтому стоит полузадушенным блокадой беям раскаяться в грехах, стоит им послать своих эмиссаров тому или иному правительству с уверениями в добрых намерениях и обещанием неукоснительно соблюдать договоры о ненападении, как к ним начинают прислушиваться. Им снова платят, и не только деньгами, но и оружием – эта новая форма оплаты выдержит испытание временем. Тот, кто раскошеливается, получает временную передышку, а затем берберы, не отказавшиеся от прежних привычек, забывают о договоре. И возобновляется цикл вероломство – репрессии. Огневая мощь европейцев растет, и необъявленные войны становятся все более и более кровопролитными. За вероломство беев расплачивается мирное население.

Когда в 1671 году Блейк возвращается, он громит и сжигает алжирский флот в порту Бужи (Беджаия): многие дома разрушены, мертвецами усеяны все улицы. Жители города столь возмущены, что восстают, убивают царька-агу и преподносят его голову англичанам. Английские корабли пять лет могут спокойно плавать в Средиземном море. Последствия другой карательной экспедиции, состоявшейся двенадцать лет спустя, совершенно иные.

В 1683 году перед Алжиром со своей эскадрой появляется Дюкен[60]. Начинается обстрел. Несколько кварталов разрушено, 8000 человек убито. Население восстает и, пока обстрел продолжается, убивает бея и ставит на его место капитана галер Хаджу Хассана, прозванного Мертвой Головой из-за лица, напоминающего череп. Мертвая Голова желает спасти город, но считает, что мольбы не помогут. Он посылает эмиссара к Дюкену:

– Если обстрел не прекратится, я привяжу к жерлу каждой пушки по французу и начну стрелять.

Дюкен выслушал посланца и приказал: «Продолжать огонь». Мертвая Голова выполняет угрозу. Первым из французов привязан к пушке апостолический викарий Жан ле Ваше, отдавший тридцать лет служению пленникам-христианам. Затем наступает очередь еще двадцати французов, в том числе и консула.

Французский флот ушел, когда кончились боеприпасы. Через пять лет история повторяется. Снова к жерлам пушек привязаны французы, которых разрывает вылетающее ядро: так погибает еще сорок восемь человек.

Итак, соотношение сил между европейскими и берберскими государствами незаметно изменилось. Мы присутствовали при анархическом рождении пиратства, затем оно развилось и укрепилось под сенью Османской империи. Когда последняя пришла в упадок, пиратство стало индустрией, постоянно совершенствуя свою технику и организацию. Оно стало экономической основой общества, которое проводило по отношению к европейской торговле почти бескровную политику действенного и тонкого шантажа. И вдруг жестокость, которую трудно объяснить. Что же произошло? Дело в том, что со сцены ушли все ренегаты.

Организаторами берберского пиратства были европейские ренегаты. Они создали почти мировую процветающую индустрию с конвенциями по выкупу и религиозной терпимостью. Но ренегаты, европейские авантюристы, которые подняли технику берберского мореплавания до европейского совершенства (Дансер и иже с ним), перестали заниматься пиратством, когда европейские государства ввели в Средиземное море настоящие военные эскадры: против них пираты были бессильны. Мавры остались в одиночестве.

Берберские государства приходят в упадок. Монахи религиозных орденов, занимавшихся выкупом, либо изгнаны, либо перебиты, больницы и часовни разрушены. Беднеет техника магрибского мореплавания. У оставшихся раисов нет ни знаний, ни отваги раисов-ренегатов. В 1788 году весь флот алжирского бея состоит из восьми барок и двух галиотов.

Но закат еще не означает сумерек. Еще многие христианские суда станут жертвой мусульманских пиратов в Средиземном море. Алжирское пиратство вновь расцветет во времена Французской революции и империи. Даже новый обстрел Алжира англо-голландским флотом в августе 1816 года не покончит с пиратством. Но оно теперь носит случайный и анархический характер, как и при рождении. Раисы с их устаревшими суденышками, подчиняясь приказу султанов, нападают только на мелкие одиночные торговые суда.

Султаны жалуются, что в их гаремы попадает меньше женщин, чем во времена великих раисов, и подстегивают своих капитанов. Напрасно. Западные страны перестают рассматривать пиратство как нормальное явление. Они перестают мириться с ним, как мирились прежде.

Магрибские государи не осознали перемен и продолжали пиратствовать.

...26 мая 1830 года из Тулона отплывает громадный французский флот, и в истории Средиземного моря открывается новая страница.

Но вначале другие персонажи сменяют беев и султанов на сцене нашего театра.

Сентябрь 1793 года. На высоте, господствующей над тулонским рейдом, над городом и его окрестностями, стоит батарея санкюлотов[61]. Пологий склон холма переходит в долину, за которой начинается другой холм. На его вершине расположен английский редут. Батареи ведут ленивую перестрелку. Над пушками поднимается черный дым. Артиллеристы методично засыпают порох, скатывают ядро в жерло пушки, наводят орудие, подносят запал. Раздается залп. Пушки в те времена стреляли оглушительно, хотя звук у них был менее резким, чем у современных орудий.

Позади пушек расхаживает худой, небольшого роста офицер. Иногда он останавливается меж двух орудий и разглядывает английский редут в подзорную трубу. Затем поворачивается и отдает отрывистые приказания. Говорит он немного в нос. Сунув трубу в карман камзола, он скрещивает руки за спиной или почесывает запястья, шею или лопатки. Он страдает чесоткой. Чесотка – бич армий тех времен. На офицере голубой камзол с черным позументом и рейтузы, застегивающиеся по бокам от бедра до лодыжки. Потертая треуголка чуть сдвинута набок, две черные ленты развеваются по ветру.

Восходящее солнце освещает профиль этого капитана артиллерии. Черты его изжелта-бледного лица довольно правильны. Прямые жесткие волосы ниспадают на шею и закрывают уши. В наружности офицера нет ничего примечательного, но у него острый взгляд, а корсиканское имя – Наполеон Буонапарте – немного нелепо для французского офицера. Ему двадцать четыре года.

С высоты холма Буонапарте видит море, простирающееся от громадного рейда до самого горизонта; от его бесконечности сжималось сердце во время первого путешествия, когда он с родными покинул остров. «Мне было девять лет, но я был решительным ребенком».

Накануне отъезда из Аяччо друг семьи монах-лазарист благословил Наполеона и его брата Жозефа. Свою первую ночь вне дома оба королевских стипендиата провели с отцом и еще двумя родственниками в Бастии, на жалком постоялом дворе. Они спали на тюфяках, брошенных прямо на пол. Потом неудобная тартана[62] доставила путешественников в Специю, откуда они добрались до Генуи, а затем до Франции. С тех пор минуло целых пятнадцать лет – жизнь летит быстро.